Александр Проханов - Гость

Веронову показалось, что мир вывернулся наружу жуткой начинкой. Он страшно вскрикнул и рухнул, покатился по скользкой траве.

Он очнулся дома, на своей кровати. Над ним склонилось внимательное, с седоватой бородкой лицо. Человек был в белом халате, держал в руке прибор для измерения давления. За спиной врага виднелось встревоженное лицо Анны Васильевны. В спальной горела люстра.

– Что со мной? – пролепетал Веронов.

– Гипертонический криз, – ответил доктор. – Спазм сосудов, мой дорогой. Обычный обморок. Все будет хорошо.

– Что в городе? Все сгорело? Они били из пулеметов! Очередь прошла у моих ног. Я поскользнулся и покатился с холма.

– В городе все спокойно, никакой стрельбы. Разве что салют.

– Вы нашли меня у Пашкова дома? Вынесли из-под огня?

– Мой дорогой, никакого огня, никакого Пашкова дома. Ваша хозяюшка, – доктор повернулся к Анне Васильевне, – увидела, как вы упали у окна, и вызвала скорую. Повторяю, все будет у вас хорошо. Переутомились, мой дорогой, перенервничали. Я выписал вам лекарство. Вам нужно отдохнуть, уехать в какую-нибудь тишь, где нет ваших знакомых, нет раздражающих впечатлений.

– Анна Васильевна, что со мной? – спросил Веронов.

– Как вы напугали меня, Аркадий Петрович! Стояли у окна, а потом хлоп – и упали. Вот так, навзничь, – она взмахнула руками, показывая, как падает Веронов. – Я вызвала скорую. Как вы напугали меня!

– А вы, мой дорогой, должно быть, филолог? – спросил доктор.

– Нет, не филолог, – слабым голосом ответил Веронов.

– Не переводчик?

– Нет. Почему вы спрашиваете?

– Когда вы были без чувств, то говорили на каком-то непонятном языке. Я знаю английский, французский, испанский. Немного тюркские, немного фарси. Но это был какой-то другой язык. Вы изучали китайский?

– Нет.

– Суахили, урду? – допытывался доктор.

– Не изучал никогда.

– Быть может, это был какой-то древний язык, из числа умерших? Вы пережили стресс, и в вас проснулась реликтовая память. Я об этом читал.

– Не знаю, – слабо ответил Веронов. А сам понял, что это поселившийся в нем зверь говорил на древнем языке, возникшем при сотворении мира.

Доктор удалился. Анна Васильевна, тихо охая, притворила дверь в спальню, и Веронов остался один.

Он верил доктору и Анне Васильевне, утверждавшим, что с ним случился оборок, он не покидал лома, все, что он пережил, было бредом, кошмарным сном, жуткой иллюзией. Но он помнил свой бред в подробностях. Он видел офицерские усики у предводителя националистов и золотого орла у него на груди. Видел, как бурлит, подобно черной лаве, площадь, как зажигаются оранжевые фонари, освещая побоище, как накренился в толпе портрет Ленина, как валит дым из безголового князя Владимира, как пульсируют огни пулеметов, как взрыхлила землю у его ног пулеметная очередь, как пахнет растоптанная на склоне трава, как страшная собака настигает мальчика в красном пальтишке.

Если он оставался дома и упал у окна, в которое смотрел, слушая бравурную музыку, то из какой тогда реальности явились эти жуткие зрелища? Кто навеял ему этот чудовищный бред?

Янгес, колдовской банкир, чародей, завладел его разумом, отнял его волю, погрузил его в кромешную тьму. Увидеть его, отринуть, рассечь их роковую связь, порвать пуповину, по которой колдун вливает в него свой жуткий наркотик. Отринуть и спастись сию же минуту.

Он вскочил. Слыша за собой умоляющий крик Анны Васильевны: «Аркадий Петрович, куда вы?» – выбежал из дома в сумерки московского вечера, в холод и мокрый снег. Уселся в «бентли».

Рабочий день завершался, но учреждения еще работали. Веронов решил немедленно посетить бизнес-центр, в котором находилась корпорация «Лемур», увидеть Янгеса, обличить его дьявольскую природу и порвать с ним.

Садовое кольцо липко блестело, автомобили терлись друг о друга лакированными боками, как рыбы на нерестилище. Веронов оставил машину на стоянке и вошел в бизнес-центр. Странно, но пропуск при входе был ему уже заказан. Он поднялся в бесшумном лифте на этаж, где располагалась фирма «Лемур». Стал искать медную доску с изображением пучеглазого зверька с растопыренными лапами. Не находил. Мимо сновали клерки в белых рубахах и одинаковых черных костюмах.

– Простите, – Веронов остановил молодого человека с папкой, – где находится фирма «Лемур»? Я немного заблудился.

– «Лемур»? – удивился молодой человек. – Здесь нет «Лемура», – и скрылся за прозрачной дверью.

Веронов остановил молодую женщину на высоких каблуках в короткой юбке, похожую на типичную секретаршу:

– Будьте любезны, где здесь корпорация «Лемур»?

Та посмотрела на него лучистыми глазами:

– Здесь нет и не было «Лемура», – и прошла, чуть качая бедрами.

Веронов несколько раз прошел по коридору, рассматривая медные таблички с названием фирм. Там, где прежде висела таблица с глазастым зверем и надписью «Лемур», теперь висела таблица с наименованием другой фирмы. Веронов подумал, что, быть может, фирма «Лемур» сменила название, за дверью находится белоснежный кабинет, и его хозяин, Илья Фернандович Янгес, седовласый банкир с выпуклыми, меняющими цвет глазами любезно встретит его.

Он вошел в приемную «новой фирмы». Все оставалось тем же самым. Та же стойка из дуба, те же компьютеры, тот же тихий стрекот клавиш, та же милая секретарша с золотистыми волосами, скрепленными гребнем.

– Простите, могу я видеть Илью Фернандовича? – обратился к секретарше Веронов.

– Кого, простите?

– Илью Фернандовича Янгеса.

– У нас нет никакого Ильи Фернандовича, – ответила секретарша.

– Но как же! Я у вас недавно был. Меня принял Илья Фернандович Янгес. Хозяин фирмы «Лемур»!

– Нет-нет, вы ошиблись. У нас не водятся лемуры, – мило пошутила секретарша и вновь обратилась к компьютеру.

Веронов покинул бизнес-центр. Стоял на Садовой. Улица сверкала машинами. Полыхали белые водянистые фары. Краснели, как рубины, хвостовые огни. Все это было мнимо. Фирма «Лемур» была мнимой. Янгес был мнимым. Недавнее побоище в центре Москвы было мнимым. Вся его жизнь была мнимой. И он сам, Веронов Аркадий Петрович, был мнимым. Его не существовало в пространстве и времени, и сделанное им открытие о собственной мнимости тоже было мнимым.

Он стоял в пустоте, не зная, как выбраться из нее на берег, где он мог бы хоть за что-нибудь уцепиться. Он никогда не рождался и поэтому никогда не умрет. Он не умрет, потому что никогда не рождался. Пустота, в которой он находился, подтверждается той пустотой, что находится в первой, а первая помещается в той, которой является он сам, и все вместе они помещаются в огромную мнимость.

Веронов понимал, что сходит с ума. Хотел опереться мыслью на что-нибудь явное, несомненное, спастись от безумия.