Вальдемар Лысяк - Цена

- Так.

- Да что это я несу, mein Gott ! Четыре раза по двадцать тысяч президентов, это… это было бы восемьдесят тысяч однодолларовых бумажек! Целая телега! Будет достаточно восемьсот физиономий президента Франклина. Или тысяча шестьсот изображений президента Гранта. Лишь бы не мельче.

- Хорошо.

- Однако, к сожалению, это еще не все.

- Больше я уже не смогу!

- Денег больше я и не требую. Хотя, если бы я требовал - вы бы смогли, в этом, господин граф, я уверен. Дело кое в чем другом - в арестованных.

- Мы ведь определились, что я плачу за четырех!

- Это тоже не меняется. За четырех. Но вы, естественно, понимаете, граф, что я обязан наказать десть человек, а не шестерых - мне придется арестовать четверых других на место выкупленной вами четверки. Проблему выбора оставляю на вас. Сюда я вернусь в…

Он уставился на циферблат стоящих под стеной часов, маятник которых отмерял секунды, затем глянул на свои часы и уточнил:

- …в семь утра. У ваших часов замечательный бой, но они опаздываю на целых четыре минуты. Так что у вас восемнадцать часов. Завтра в семь утра вы вручите мне чемоданчик или сумку с портретами договоренных президентов и два листа с фамилиями пока что не договоренных избранников.

- А почему два листа?

- Я же говорил, что проблему выбора возлагаю на вас.

- Отбора людей, которых вы освободите, капитан!

- Двойного выбора, господин граф. В том числе - и отбора сменщиков. Вы дадите мне список четырех человек, которых я должен буду выпустить, и четырех, которых я должен буду арестовать. Думаю, это же ясно?

- Чтооо?!!!... - простонал Тарловский.

До него дошло, в какую трясину погрузило его желание спасти ребенка, что был ребенком женщины, которую он, граф, любил, которую смертельно обидел и которую вспоминал с чувством, желая тем самым выпросить у нее прощения этим актом спасения. Мысли путались, словно пьяные нетопыри. Какое-то внутреннее эхо цитировало отдающие эхом слова гестаповца: "… Выбора жестокого, коварного, убийственного …" Он спрятал лицо в ладонях. Тем временем Мюллер поднялся, обтянул китель, налил себе " на дорожку ", выпил, взял фуражку и резюмировал:

- Итак, господин граф, все ясно. Четверых за четверых.

- Нет!

- Нет?... Ну что же…

- Я не могу этого сделать!!!

- Вольная воля, господин граф.

- Но вы хоть понимаете, Мюллер, чего…

- Капитан Мюллер!

- Прошу прощения, капитан Мюллер… Вы… вы хоть понимаете, чего вы от меня требуете?! Я, я должен буду указать вам людей, которых вы…

- Именно так. Людей, которые выживут, и людей, которые умрут, чтобы те могли выжить. И мне совершенно все равно, кого вы назовете. Можете указать на своего слугу, повара, конюха или на своих крестьян, ganz egal , лишь бы четверых за четверых. Как видите - это вопрос бухгалтерии, а не совести.

Сомкнутые каблуки издали деликатный, уставный стук, а слегка склоненная голова гестаповца дали понять, что он еще не утратил всего уважения к графу.

- До завтра, господин Тарловский.

Капитан был уже на полпути между столом и дверью, когда тишину взорвал крик хозяина:

- Да ради Бога же, герр Мюллер!!!

Тот остановился, обернулся и процедил:

- Эту тему мы уже достаточно обсудили, господин граф. Я же говорил - вы можете положиться исключительно на божественное провидение, только я бы этого не рекомендовал.. Прошу прощения, дела, я и так провел у вас слишком много времени.

И он вышел. Граф дышал тяжело, словно после долгого бега, должно было пройти пару минут, прежде чем дыхание успокоилось. Тарловский дважды наполнил рюмку и дважды опорожнил ее одним духом, затем схватил колокольчик и зазвенел им, вызывая камердинера. Пршлепал Лукаш.

- Слушаю, пан граф…

- Молнией к ювелиру Бартницкому! Или нет! Пошли кучера Курчука - пускай запрягает бричку, пускай едет и привезет Бартницкого сюда! И пусть скажет ему, что дело крайне срочное! Крайне - ты понимаешь?

- А что тут понимать, пан граф? А тут еще Седляк ожидает в прихожей. Только вот, спрятался, только увидал фрицевский мундир. Но уже вылез из-под лестницы.

- Седляк?... Что еще за Седляк?

- Да почтмейстер же наш рудницкий, пан граф.

- Ага, так. Чего хочет?

- Письма какие-то привез и пакеты.

- А что, почтальонов у него уже нет?

- Говорит, что у него еще какое-то личное дело, пан граф.

- Нет у меня сейчас времени ни на какие дела! Пускай подойдет в другой раз!

- А он говорит, что тут дело про тех, что немец арестовал…

- Пускай заходит. А ты высылай Курчука к Бартницкому! И молнией, Лукаш!

АКТ II

Ювелир Роман Бартницкий не всегда был ювелиром. В самой молодости он был парикмахером, поскольку его отец тоже был парикмахером. Парикмахерская карьера Романа завершилась крахом, когда на свет вышло, что доверенным своим клиенткам - в основном, проституткам, но и некоторым " приличным дамам " - он красил волосы на лоне и прически в один и тот же цвет. Муженек одной из окрашенных дамочек посадил Бартницкого-младшего в " тюрягу " за "акт сладострастного насилия " (цитата из судебного приговора). В тюрьме Роман познакомился с ювелиром-перекупщиком. Освободили их практически одновременно; старший дружок приблизил младшего к себе, вышколил, а когда умирал - нотариально переписал на него свое процветающее ювелирное дело. Так вот Роман Бартницкий стал знатоком драгоценностей.

До начала войны Бартницкому сопутствовал успех, а после начала, то есть, во время оккупации, успех был просто колоссальным, поскольку большинству земляков пришлось продавать накапливаемое золотишко ради куска хлеба. Даже факт, что с 1941 года рынок заливала Ниагара еврейского золота, не вызвала простоя в деле. Что можно было заметить по одежде пана Романа, входящего в дом Тарловских. Его корпулентное тело обтягивал костюм из английского габардина класса "люкс" в тонкую полоску, галстук удерживала на сорочке заколка из платины с бриллиантами, а пряжечки туфель из змеиной кожи были из чистого золота, точно так же, как две печатки, а еще цепочка и корпус часов марки "Патек" самых дорогих из дорогих.

Перед прибытием ювелира стол был убран и обрел новое сценическое оформление. Теперь, кроме пепельницы и канделябров, на нем стоял большой кипарисовый ларец с бронзовыми оковками. Бартницкий, только лишь переступил порог салона, первый быстрый взгляд бросил на этот ларец, а уже только второй - на лицо графа. Было это лицо траурное, но ювелир сделал вид, что этого не замечает, и свободно рассмеялся:

- Приветствую вас, господин граф, ваш покорный слуга! Отчего такая честь?...

- Приветствую вас, пан Бартницкий. Присаживайтесь, пожалуйста.

Бартницкий уселся, водя взглядом по стенам комнаты.

- Господин Бартницкий… мне нужно продать немного… а точнее, много… фамильных драгоценностей…