Оливера Николова - Этюды об ибн Пайко [Тройной роман]

Тодора была буйным ребенком. Как самая младшая в семье, среди девяти сестер и одного брата, она резвилась и веселилась в доме, как хотела, и все домашние снисходительно терпели ее шалости. Огромный балкон их богатого дома был мал для нее; колодец со ржавеющим ведром во дворе мелок, она запросто ступала в него грязными ногами; пахту она пила не иначе, как прямо из горшка, а уж сладости уминала — только за ушами трещало. Боже, боженька, и что за несчастье такое выпало на долю ибн Байко, что он должен был все время, не переставая, воевать с такой особой, чувствуя себя, как на поле сражения! Видно, провинился он в чем-то перед святым Георгием, и тот замахнулся мечом над его головой, вместо того, чтобы занести его над драконом, и теперь только и думает, когда бы ему ее отрубить.

Тодора не была хромой, но была некрасивой — это явилось одной из причин, по которой ее отец, старый сапожник Иосиф, так быстро решился надеть на нее узду. Ибн Байко, как только ему показали Тодору, сразу сказал себе, что эта уродина как раз для него. Хоть не будет у него проблем с женской красотой, которая обычно для других радость, а для мужа обуза — он должен стеречь ее, глаз не смыкая, держать за семью замками, чтобы не манила она своими чарами всяких мерзавцев. Но просчитался ибн Байко. Тодора была некрасивой, это правда, но зато была богатой и грамотной, что делало ее высокомерной и дерзкой. Она была избалованной среди девяти сестер и единственного брата, который, к несчастью, взял себе в жены и привел в дом женщину смирную, как божья коровка. Паунка, из села Булачани, настолько боялась Тодору, что всегда и во всем уступала ей, благодаря чему та становилась еще суровей.

Петре не сразу раскусил ее характер, склонность делать пакости тем, кто слабее ее. Когда Тодора в первый раз увидела его, она пронзила его взглядом, спрашивая: «Что надо здесь этому плешивому?», на что Петре, не отдавая себе отчета в том, что делает, ответил ей достойно. Хотя он был несколько озадачен такой встречей, он решил ей не попустительствовать и стать не сегодня, так завтра тем, чем был для нее ее отец, поэтому Петре накинулся на нее как кот на осу. «Ну, погоди у меня, гордячка! — подумал он про себя. — Так зажму тебя со всех сторон, что и мать Яна тебе не поможет!»

Мать Тодоры на самом деле звали Яна. А ибн Байко, штурмуя Тодору будто крепость, завоевал ее только тогда, когда повалил ее наземь и выпустил в нее дальнобойный снаряд. В то время как Костадинка, Коста, росла в животе Тодоры, которую распирала злоба, будто она ведрами глотала ее вместе с воздухом, ибн Байко гордо усмехался: вот, мол, нашел для нее лекарство. Но он снова ошибся.

Однажды вечером Тодора ему сказала:

«Чему ты так радуешься? Не понял еще, с кем имеешь дело?»

«С тобой, женой своей», — ответил Петре, опершись на больную ногу.

«Странный ты человек, — ощерилась Тодора, — и у коровы есть телята, да что из того? Известно ли, кто бык? Я не говорю, что ты не бык, но кто ты?»

«О, прекрасный святой Георгий! — взмолился Петре. — Что за чудо родится от такой женщины? Страшила да змея. Ударь, драгоценный святой Георгий, ударь по ней, а не по мне».

Так вот, решил как-то Петре во всем ей потакать, сладких слов — меда да молока — не жалеть. Может, она станет помягче, подобрее. Он заметил, что Тодора любит иконы, зажигает лампаду, как полагается, ходит в церковь, про нее можно подумать, что она теплый хлеб, а на самом деле дома она — едкая соль. Прежде чем взяться за какое-то дело, просит благословения попа, ревностно соблюдает посты, напоминает домашним и соседям о предстоящих праздниках. Вот и решил ибн Байко сыграть на этом, глядишь, и Господь ему будет в помощь. Плохо было только то, что Тодора, верившая в Бога, не верила, что это он послал ей Петре.

«Ты, как хочешь, — сказал он Тодоре, — а я уже с рождения вечный раб огня, и только Господь знает, что всем нам трава — первое одеяние, а черви — вечные гости».

Петре выглядел безмятежным, спокойным, хотя внутри все его существо ликовало — он знал, что таким высказыванием попадет прямо в цель, так как оно было взято им из церковной книги, хранящейся в церкви Святого Георгия, которую он когда-то читал. Там было много священных книг, но не мог же он все в них запомнить?! Петре источал саму покорность, ну, прямо сейчас начнет целовать Тодоре ее большие, задранные кверху ноги с грубыми пятками.

Она, помолчав всего минуту, сказала:

«Я — Тодора, ты это понимаешь?»

«Понимаю», — ответил Петре, склонив голову, будто ожидал затрещину с ее стороны. На самом деле он совершенно не понимал, куда она клонит.

«Ну, увидишь, когда придем в Нерези. А пока — прикуси язык».

И борьба продолжилась.

Ибн Байко уже стал писарем-грамматиком обувного цеха, а Тодора ему на все — нет да нет, потому что если она и была привязана к мужу, то уж очень тонкой ниткой. В Скопье тогда имелось восемьдесят гильдий разных ремесленников, каждая гильдия находилась в своем особом здании с комнатами и коридорами, где размещались ремесленники, их помощники, подмастерья, и в Каждой был один писарь, называвшийся грамматиком. Всеми гильдиями управлял один начальник, и быть в то время писарем-грамматиком в гильдии было большим делом и большой честью. Но для Тодоры это было пустым звуком.

Прошло время — отпраздновали Рождество, разломив хлеб с монеткой, Богоявление с бросанием креста в Вардар, масленицу с обычаем — на счастье ловить ртом яйцо, и наступила Пасха. Костадинка, Коста вот-вот должна была появиться на свет. Ибн Байко надеялся, что страх перед тем, как это произойдет, и одновременно радость изменят нрав Тодоры. Петре взял одно из пасхальных яиц, приготовленных для крашения, и, как научил его отец, старик Благоя, проткнул его, пометил насечкой и налил в яйцо жидкий гипс. Он принес с рынка Тодоре, Паунке и Яне, матери Тодоры, краску, сам набрал и луковой шелухи, нарвал цветков лютика и улыбался, представляя, как сдружатся женщины, когда вместе будут красить яйца к празднику, а Тодора отпустит вожжи. Хотел пошутить, когда своим гипсовым яйцом будет разбивать яйца Тодоры. И с битыми яйцами ты не в убытке: тот, кто проигрывает, разбитое яйцо берет себе. Такова игра, таков обычай. Ибн Байко наперед радовался улыбкам, луковой шелухе горкой, сладким лакомствам к празднику, а больше всего лицу Тодоры, которое на миг вспыхнет светом — от злости ли, от счастья ли — все-таки Христово Воскресение, большой праздник для верующих, когда сама атмосфера в доме меняется, не то что люди. Между тем Тодора ударила острым концом яйца, ударила тупым — и догадалась о подвохе. Ее лицо вмиг потемнело, туча нависла над ее сросшимися на переносице густыми бровями, нос вытянулся еще сильнее. «Сейчас как схватит корзинку с яйцами и со всего размаху даст ею мне по голове», — подумал Петре и весь сжался в комок. Но Тодора вместо этого начала плакать. Сбежался весь дом, начали ее гладить, утешать, не дай, боже, что случится с ребеночком в ее животе! И так ибн Байко снова остался внизу, у высокой башни, понятия не имея, что предпринять, чтобы добраться до верха.