Оливера Николова - Этюды об ибн Пайко [Тройной роман]

Серебряная удавка все сильнее затягивалась вокруг шеи Марко, а он, хоть и охваченный страхом, все еще размышлял так:

«А было ли легко вали предложить мне такое? И он — человек. Понимает, как бунтует душа, как кипит человеческий разум в подобной ситуации. Он должен был, поэтому и поступил так. Меджлис заставил его, что оставалось делать Мехмед-паше? Он знает меня, мой характер. Возможно, и он сейчас не спит, мучается от бессонницы, думает, как спасти меня и себя от страшной беды. Этот Георгий из Кратово, он заварил все дело. Как бы и меня не постигла его участь. Что делать-то?»

Ибн Пайко утешал себя:

«Завтра — новый день. Утро вечера мудренее. Вали, наверняка, через посыльного пришлет известие, что все это было просто шуткой, проверкой. Уж не скажет больше „тут не до шуток“, а посмеется над тем, как сильно я испугался. Я ему нужен в управе как представитель местных, ну, какой смысл заставлять меня принимать ислам?»

Потом ибн Пайко приводил себе всякие доводы, чтобы успокоить свое колотившееся в страхе сердце. Он думал о Мехмед-паше. Вспомнил с сочувствием, какой стыд пережил его отец, Мустафа-паша бей, один из трех сыновей славного Исхак-бея, когда братья вызвали его на разбирательство по шариатским законам, требуя, чтобы он отказался от права на наследство и на вакуф, недвижимое имущество, принадлежащее мусульманскому духовенству. А Исхак-бей был не только богатым человеком, построившим в Скопье много разных зданий, но и прославленным военачальником. Он погиб в битве недалеко от Варны. Сын Игит-паши бея, который стал первым правителем Скопье, с того времени как Тимурташ-паша и Мехмед-баба заняли Скопье во славу царствования победителя Баязит-хана, Исхак-бей, будучи человеком умным, не просто стал богатым, он построил во славу свою много сооружений — как религиозных, так и других. Воздвиг прекрасную разноцветную мечеть, а рядом с ней одно из известнейших медресе в Румелии, где преподавали науки выдающиеся ученые исламского мира; он проложил улицы, разбил скверы, возвел и другие строения: крытый рынок, Сули-ан, бани Чифте-хамам. Этот бей со своими тремя сыновьями, когда они еще не перессорились между собой, держал под контролем всех торговцев из Дубровника, которые проезжали через Скопье, и они платили ему дань. За его сокровища и доходы отвечали два казначея. Народ их знал — оба были правой рукой бея, и оба из мусульманского духовенства в Тетово: старший, ходжа Кемаль, сын Абдулы, а другой, помоложе, Мехмед Юсуф. Но когда Исхак-бей погиб, черная туча нависла над этим семейством. И Мехмед-паша, его внук, хотя тогда был еще маленький, теперь знал, как это случилось и, конечно же, страдал из-за своего отца. Тот, «щедрый и милосердный Мустафа-бей», как было написано в документе, «на суд шариатский, светлый и праведный, вызвал своего брата Иса-бея, лучшего среди начальников, обладающего большими познаниями, человека доброго и широкого, которым гордилась держава и вера, и выступил против него, заявив, что все, завещанное отцом — имарет [40] Имарет — благотворительное учреждение, как правило, при мечети. и медресе [41] Медресе — мусульманское учебное заведение, выполняющее роль средней школы и духовной семинарии. , две бани, крестьяне, книги, постройки, поля и сады, лавки и прочее — досталось в наследство ему и его братьям — Иса-бею и Паша-бею». Между тем свидетели, выступившие в суде согласно правилам шариата, сказали другое: дело обстояло так, что Исхак-бей один владел и сам распоряжался имуществом, а после себя, еще при жизни, определил распорядителем уважаемого Иса-бея, а после него его лучшего сына, за которым последуют самые достойные сыновья их сыновей. И все. Это было ясно записано в месяце Зуль-када 148 года Хиджры. Нельзя ни продать имущество, ни сдать в наем, ни унаследовать — до тех пор, пока существует земля и то, что на ней есть. Для поддержания всего этого в должном состоянии использовать доходы, полученные от упомянутого имущества.

Сейчас Мехмед-паша переделывал мечеть Аладжа Исхак-бея, но разве это могло принести ему особую славу? Марко чувствовал, что это грызло вали, его, готового, как говорится, к великим свершениям — но каким? Его имя написано на воротах с северной стороны мечети, которую в народе теперь называют «цветной». Мечеть, и даже гробницу по его приказанию разукрасили разноцветными плитками, а с восточной стороны сделали массивную деревянную дверь, целиком расписанную восточными узорами. Ну, и что? И мечеть Иса-бея, воздвигнутая его сыном после смерти отца на Хлебном поле согласно завещанию, и та мечеть была красивой, построенная из обработанного туфа и кирпича, выложенных рядами: два ее купола были покрыты свинцом, имелся и портик на столбах, на которых стояли купола меньшего размера. Но разве не вправе была тягаться с ними и мечеть Яхья-паши? Яхья-паша был зятем султана Баязида, и в таком качестве он обязан был соорудить нечто необыкновенное: минарет его мечети поднялся выше всех минаретов в Скопье. Была она построена на фундаменте христианской церкви, и долгое время, будто издеваясь над турками, над сооружением появлялся крест — блюстители порядка с утра пораньше его снимали, а ночью он появлялся снова… «Так каково Мехмед-паше? — размышлял ибн Пайко. — Нелегко человеку осознавать, что кто-то оказался более успешным, чем он. Да что поделаешь, жить надо, пусть не дано тебе обойти кого-то…»

Ибн Пайко очнулся от задумчивости, только когда Калия приблизилась к нему, она встала с кровати, заметив, что его нет рядом — он сидел в темноте, погруженный в свои мысли. Калия имела привычку класть в рукава рубашки, которую Марко должен был одеть в лавку, сухие лепестки розы и цветки бессмертника. Чтобы уберечь его от сглаза и от бед всяких, чтобы было у него легко и весело на душе.

Марко обнял жену и повел обратно к кровати. Она была еще красивее, чем днем. Под льняной рубашкой колыхались буйные груди, влажные губы блестели во мраке.

«Давай ложиться, милая моя жена, — сказал ей Марко. — День был тяжелым. Хватит дум на сегодня».

«Что с тобой, Марко? — отстранилась от него прекрасная Калия, предчувствуя недоброе. — О каких думах ты говоришь? Что так заботит тебя?» Она вмиг поникла, будто ее обдул холодный ветер.

«Может, все и обойдется! — ибн Пайко попробовал обратить дело в шутку. — Завтра проснемся, услышим хорошие вести и улыбнемся».

«Расскажи мне!» — легко повисла она на его руке.

«Смешное дело, — сказал Марко. — Мехмед-паша созвал меджлис, они хотят, чтобы я потурчился, Калия».

Калия какое-то время стояла, потеряв дар речи. Потом закачалась, быстро отодвинулась от него и прислонилась к стене: а стена за ней будто начала таять, как желе, осыпаться, как цветки бессмертника, которые она сжимала в руке.