Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

— Не во все.

— Вот видите, не во все. Я был уверен, что вы не поверите всему, что говорят. Расскажите нам, пожалуйста, как вы познакомились с генералом. Мэри не слышала об этом.

И снова Хоуэл почувствовал сопротивление Харгрейва.

— Это не слишком приятная история, — сказал Харгрейв. — Я сомневаюсь, что Мэри будет интересно.

— Конечно, ей будет интересно. Вы единственный из наших знакомых, кто жил в стране в то жестокое время. В конце концов Мэри — врач. Кровью ее не испугаешь. Я уверен, мистеру Хоуэлу тоже интересно послушать.

— В то время страну захлестнула волна насилия, — начал Харгрейв. — Везде царило разорение. Как вы знаете, я работал тогда горным инженером, управлял маленьким золотым прииском в Сантандере. Консерваторы и либералы истребляли друг друга.

— Страна была разделена на два враждовавших между собой лагеря, — пояснил Хоуэлу Уильямс. — Консерваторы и либералы. Консерваторы представляли крупных землевладельцев и духовенство. Либералы — практически всех остальных.

— Армия и полиция встали на сторону консерваторов, — продолжал Харгрейв. — Впрочем, это само собой разумеется.

— А вот и нет, — возразил Уильямс. — Почему армия и полиция должны быть на стороне одной из партий?

— Так было всегда, — заверил Харгрейв. Впервые Хоуэл услышал в его голосе уверенность. Харгрейв производил впечатление человека, который знает, что говорит.

— Вы хотите сказать, что армия и полиция посягнули на основы демократии? — спросил Уильямс.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Я рассказываю о реальной политической жизни Латинской Америки. Так было всегда. Слово «демократия» во многих из этих стран не сходит с языка простых граждан, а тем более политических деятелей. Но оно здесь ровно ничего не значит. Незадолго до того, как насилие захлестнуло страну, дважды проводились выборы, к повторным выборам допускались только консерваторы.

Эта мера вызвала некоторое недовольство, но никто даже не удивился.

Раздался размеренный властный голос Уильямса.

— Я читал конституцию. Подобное неравноправие запрещено законом.

— Не знаю, что написано в конституции, а в жизни было именно так, — сказал Харгрейв. — При голосовании человеку ставили штамп в удостоверении личности. Поэтому всегда легко было определить, кто на чьей стороне.

— А вы сами испытывали симпатии к какой-нибудь политической группировке? — спросила Мэри Харгрейва.

— Совершенно не испытывал. Я не видел большой разницы между ними. И вообще я был иностранцем.

Их вражда меня не затрагивала. Я управлял маленьким золотым прииском в деревне Лагримас, и, кроме того, что работавшие на прииске либералы стали бесследно исчезать, ничто меня не волновало. Это место было опасным для либералов. Местный священник, непоколебимый консерватор, говорил в своих проповедях, что для консерватора не является грехом убить либерала и что девушке из семьи консерваторов лучше стать шлюхой, чем выйти замуж за либерала.

— Я не слышал таких подробностей, — сказал Уильямс. — Они представляют католическую церковь в весьма невыгодном свете.

— Но людей оскорбляло другое. К его проповедям они относились терпимо. Они не могли простить священнику его хамства.

— Колумбийцы вообще вежливый народ, — пояснил Уильямс Хоуэлу.

— У него была привычка топтать огороды, разъезжая верхом на лошади. Чтобы сократить путь, он скакал прямо по цветникам. За это его просто возненавидели. Когда либералы вернулись в деревню, священника убили первым.

— Какой ужас! — воскликнула Мэри.

— Эта история не из приятных, — повторил Харгрейв. — Лопес в ней тоже фигурирует. Ведь Грааль хотел, чтобы я рассказал о том, какой он идеалист и герой.

— Вы забыли уточнить, что священника убили либералы, — заметил Уильямс.

— Я столько всего насмотрелся, что уже стал забывать, кто кого убил. У либералов были дела поважнее, чем сведение счетов из-за вытоптанных цветников. После таинственного исчезновения не то пяти, не то шести моих рабочих некоторые из оставшихся ушли в горы. Затем в один прекрасный день пришла полиция и убила их жен и детей. Вы хотите, чтобы я продолжал?

Пожалуйста, продолжайте, — попросил Уильямс. — Я считаю, мы не должны закрывать глаза на то, что действительно имело место.

— Мы по-прежнему продолжали работать. Нас, иностранцев, никто не трогал. Мы слышали о том, что страна переживает тяжкое время, но в Лагримас было относительно спокойно. Священник в проповедях клял на чем свет стоит либералов, грозил им всеми муками ада и все так же топтал цветники. Однажды либералы вернулись в деревню; к тому времени они уже стали разбойниками. Целый год они скрывались в горах, их семьи были вырезаны за это время, но внешне они остались типичными колумбийцами — тихими, вежливыми. Ничто в их манере поведения не предвещало кровопролития. Я не знал, что они пришли за священником. Среди них был один мачетеро — двумя ударами своего мачете он разрубил священника на четыре части. С тех пор, появляясь в других деревнях, они прежде всего убивали священников.

— Должно быть, страдания превратили их в зверей, — сказала Мэри. — Люди не способны на такое.

— Позвольте с вами не согласиться, — возразил Харгрейв. — Вожак разбойников писал замечательные стихи. В деревнях Сантандера до сих пор поют сочиненные им песни. Он извинился передо мной за причиненное беспокойство и попросил разрешения проверить документы у моих рабочих. Он хотел знать, кто из них голосовал за консерваторов на тех памятных выборах. Таких оказалось двенадцать человек. Их разрубили на куски тут же. Убирать останки пришлось нам самим.

— Пожалуйста, больше не надо, — попросила Мэри.

— Моя история подходит к концу, — сказал Харгрейв. — Грааль хотел, чтобы я рассказал вам о моем знакомстве с генералом Лопесом в те дни, когда он был молодым горячим капитаном, настроенным весьма идеалистически. Несколько недель Лагримас оставалась в руках либералов, а затем Лопес во главе эскадрона кавалеристов перешел через горы и прорвался к ней.

— Вы часто его видели в то время?

— Да, я часто его видел.

— Он произвел на вас сильное впечатление?

— Да, он произвел сильное впечатление, потому что был не только храбрым, но еще и великодушным.

При Лопесе в деревне не появлялись карательные отряды. Они пришли позже.

Харгрейв бросил взгляд на Мэри.

— Как-нибудь в другой раз я расскажу вам, что сделали с вожаком разбойников, когда его поймали.

— Вы считаете, он изменился? Я имею в виду Лопеса.

— Да, он изменился. Обстоятельства оказались сильнее его.

— Я с вами но согласен, — сказал Уильямс. — Я только что имел дело непосредственно с генералом Лопесом. Не буду касаться сути нашего разговора, поскольку он носил конфиденциальный характер, но общение с генералом убедило меня в его самоотверженности, в преданности интересам страны, а также в его гуманности.