Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

Интересно, кого они встречают? Девушка говорит, что вылет состоится в любом случае, независимо от времени прибытия самолета. Погода на трассе летная. Правда, дует небольшой встречный ветер.

Они увидели, как на другом конце поля, точно лодка, скользившая по мелководью, последняя из трех «Молний» совершила посадку и стала подруливать о вращающимися пропеллерами к месту стоянки. Два маленьких желтых пылевых облачка тянулись за самолетом. В поразительно прозрачном вечернем воздухе ставали вдоль горизонта острые угольно-черные гребни Западных Кордильер.

— Я слышал разговор у стойки, — сказал Харгрейв. — Помните бомбежку и пулеметную стрельбу, которую мы слышали? Это добивали личную гвардию Лопеса. Была ужасная резня. Больше всего от бомб пострадали трущобы возле площади.

— Интересно, кто это решил, что с Лопесом пора кончать? — сказал Хоуэл.

— Кто? — повторил Харгрейв.

Он вспомнил старый «мерседес», припаркованный возле аэродрома. Как только прилетит самолет, будет поднят шлагбаум, «мерседес» подъедет к самому трапу и заберет высокого гостя или гостей. Харгрейв наблюдал эту картину уже не раз, он знал, что обычно гости приезжали из Северной Америки.

— Кому-то Лопес надоел, — сказал он, — Больше мы все равно ничего бы не узнали. Ну вот вы и увидели переворот. Точнее говоря, контрпереворот.

— Во всяком случае, мы его слышали.

— Не цепляйтесь к словам. Ну хорошо, слышали.

Все равно это лучше, чем ничего.

Разговор иссяк. Все соответствующие случаю сантименты были высказаны, и теперь, как всегда бывает при прощаниях, они пытались заполнить неловкое молчание. Харгрейв во второй или третий раз справлялся о времени их прилета в Лондон.

— Англия в майские дни просто изумительна, — сказал он, и все согласились.

— Любопытно, как воспримет новость Чарльз? — сказал Харгрейв.

— Какую новость? — спросил Хоуэл.

— О вашем уходе.

— Возможно, я и не уйду. Мы обсудили этот вопрос с Лиз и решили, что мы можем съездить еще куда-нибудь вместе. В менее бурное место, например в Северную Африку. Это только идея. Окончательно мы еще ничего не решили.

— А потом мы, наверно, купим ферму и заживем спокойно, по-семейному, — сказала Лиз.

Оба заметили на лице Харгрейва насмешливое удивление.

— Замечательно, — сказал он.

— До конца месяца мы погостим у моих родных в Бристоле, — сказал Хоуэл. — Постарайтесь навестить нас. Привозите вашу жену. Если вам удастся приехать, мы будем рады.

— Может быть, и удастся. Если не задержусь, в Панаме. Я тоже буду рад снова встретиться с вами.

— Дайте нам телеграмму. Чтобы мы знали день.

— Мы будем просто счастливы вас видеть, — сказала Лиз.

В глубине бара человек снял раму с портретом генерала Лопеса, оторвал фотографию и заменил ее другой, с изображением полковника Браво, державшего лошадь под уздцы. Забравшись на стул, он повесил рамку на стену. С фотографии смотрел доброжелательный человек, полный сознания своей ответственности.

— Панама покажется после этого курортом, — сказал Хоуэл.

— Да, наверно, — согласился Харгрейв. — Теперь на некоторое время в Лос-Ремедиосе воцарятся тишина и спокойствие. Во всяком случае, на несколько недель.

Не знаю, заметили ли вы, но похоже, что таможня и иммиграционное бюро ликвидированы, и тот смешной маленький человечек, который фотографировал вас скрытой камерой, тоже исчез. Но нечего надеяться, что положение существенно изменится. Не последнюю роль играют и особенности национального характера.

В этих краях вообще мало что меняется. Мы учимся на ошибках и пытаемся создать что-то новое. А здесь все остается по-старому. Меняются только декорации.

Внезапно военные марши, доносившиеся из громкоговорителя, потонули в свисте и трелях, а затем объявили, что сейчас будет передано важное сообщение.

В зале немедленно воцарилась благоговейная тишина, и зазвучал голос, искаженный чрезмерным усилением.

— Это Рамон Браво, — сказал Седрик. — Традиционная речь нового губернатора.

Харгрейв поднял палец, прося тишины, и прислушался. Напыщенные слова Браво долетали до них, искажаясь и накладываясь одно на другое.

— Он говорит, что его первый долг — покарать убийц генерала Лопеса. Попытка преступных элементов извлечь выгоду из происшедших событий уже пресечена. Он говорит то, что принято говорить в таких случаях: освобождение угнетенных, справедливость, мир для всех, мирное урегулирование конфликтов, исцеление ран на теле нации, братские поцелуи и т. д. и т. п. Все та же старая ложь с новым ярлыком.

Браво поэт, его ложь обернута в поэзию, и народ клюнет на нее. Люди уже слышали все это десять раз, но снова готовы поверить всему, что им говорят.

Вы только посмотрите.

Люди, стоявшие поблизости, обменивались радостными взглядами, одобрительно кивали головами, а один мужчина средних лет даже приложил платок к глазам.

— Браво обещает им журавля в небе, — сказал Харгрейв. — На самом деле он думает: «Завтра наши жены будут осыпаны изумрудами».

Затем в голосе Браво зазвучала сталь.

— Он говорит, что сумеет решительно покончить с беспорядками, кем бы они ни были спровоцированы, — перевел Харгрейв. — Сторонники террора как средства достижения политических целей являются преступниками и заслуживают соответствующего отношения.

Уничтожены будут все, кто скрывается в горах и отвергает мирные решения. Да, он говорит все больше и больше как Лопес. Боюсь, новый губернатор многих разочарует. Очень неискренний человек.

Внезапно речь оборвалась на полуслове. Раздались приглушенные щелчки, будто кто-то проверял микрофон, послышалась высокая трель. Затем негромкий, но очень чистый голос произнес: «Да здравствует сопротивление! Да здравствует революция!» Послышался треск — будто под ногами затрещал лед, будто опрокинулась и разбилась вдребезги фаянсовая ваза. Голос из громкоговорителя потонул в треске и исчез, и сразу же в зале ожидания поднялся гвалт.

— Они захватили радиостанцию, — сказал Харгрейв, — Просто невероятно! Не представляю, каким образом, но им удалось прорваться к микрофону. Похоже, что говорившего сначала избили, и лишь потом отключили звук. Он успел сказать, что борьба продолжается.

Лиз заплакала.

— Я убегаю, — сказала она. — Я трусиха. Я убегаю.

Хоуэл крепко взял ее за руку, и тут с огромным облегчением он увидел, как оживились служащие аэропорта — садился ДС-6В, прилетевший из Боготы.

Хоуэл надеялся, что через неделю им с Лиз удастся забыть весь этот страшный сон.

За те три года, что я пробыл на фронте, в Англии все изменилось неузнаваемо. Должно быть, в поисках минувшего я и попал в Испанию — страну, которую я в некотором роде знал лучше, чем свою собственную.