Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

По несчастной случайности, какая-то городская семейка, проводящая отпуск в Фароле, — они жили и столовались на жутком постоялом дворе — решила в этот день покататься на лодке и чуть было не запуталась в сетях. Со страшной руганью горожан оттащили подальше; впрочем, на следующее утро рыбаки перед ними извинились и прислали на постоялый двор рыбки.

Вечером все мужчины помылись, тщательно отдраив всю грязь. Большинство тут же отправилось спать, дабы уберечься от действия алых сил.

Утром мы были на берегу. Все делалось молча, объяснялись лишь жестами. Симон уже сидел на носу своего баркаса; мы с Хуаном, не проронив ни слова, заняли свои места. Нас было пятеро. Я взялся за весло. На море была, как здесь говорили, «старая зыбь» — легкое волнение, отголосок утихнувшего далекого шторма; на горизонте кудрявилось легкое облачко. Ничто не предвещало грозы. Люди кривили губы в вымученных улыбках, словно подсудимые, ожидающие приговора; я заметил, что один рыбак дрожит.

Со всей мыслимой осторожностью, без всплеска мы опустили весла на воду — считается, что у тунца очень топкий слух. Как говорят рыбаки, к тунцу надо подкрадываться. Если мы нападем на косяк, то единственное, что сможет спугнуть удачу, — негодная снасть. Не выдержит леса — и бесценный, незаменимый тунцовый крючок пропадет вместе с рыбой.

У Хуана оставалось всего лишь три таких крючка.

Небольшую флотилию из семи баркасов возглавлял Знахарь. На голове у него была сеточка для волос, ватные наушники; на ногах — высокие сапоги; однако, зная, как настороженно рыбаки смотрят на все, что похоже на кожу, куртку свою из искусственной замши он оставил на берегу. Как мне потом рассказали, Знахарь вел лодку с закрытыми глазами, отыскивая тунца по запаху. Запаха же пойманной рыбы он, по его словам, не чувствовал.

Непонятно почему, но дурные приметы сбываются.

Так было и на этот раз. Барабульки, живущие вблизи берега в сточных водах и питающиеся дохлятиной, увязались за баркасами и скользили прямо по поверхности воды; большие чайки (в этих краях они редкие гости) с пронзительным криком свалились прямо с неба и закружились над нашими головами; на берегу, по обычаю, не должно было быть ни одной живой души, а тут появился всадник, судя по всему, гражданский гвардеец. Эта едва различимая фигура вызвала беспокойство. Конь в полиции полагался лишь офицеру, а что офицеру, в его чинах и с его властью, было делать в таком захолустье, как Фароль?

Знахарь поднял руку, и мы бросили весла. В воде ничего не было видно, кроме снующей барабульки, но Знахарь протрубил в раковину; звук ее был уныл и печален. Это был сигнал к началу лова. На дне каждого баркаса трехдюймовым слоем лежал песок; поверх него — три дюйма воды. Живцов — до этого их держали в холщовых мешках — пустили в воду; те, что были еще живы (их-то и насадят на крючок), тут же зарылись в песок, настороженно выставив крохотные головки.

А те, у которых не было сил зарыться в песок, оставались плавать в воде, пребывая в состоянии, близком к летаргическому сну, и мои друзья, побросав весла, принялись вычерпывать их пригоршнями и изо всех сил швырять в море. В полнейшей тишине мы услышали, как приманка шлепнулась в воду. Рыбаки стали насаживать на крючки живых пескороев, протыкая их с хвоста, а затем забросили лесу.

Рыба клюнула мгновенно, и на баркасе поднялся страшный крик. Тунец рвался на свободу, к жизни, яростно пытаясь уйти с крючка, и пока од не выбился из сил, удержать лесу было невозможно. Семьдесят пять толстых нейлоновых лес, намотанных на пробковые катушки, лежавшие у планшира, разматывались резкими рывками — по тридцать футов за доли секунды; поплавки прыгали и крутились в воздухе. Тунец — самая быстрая морская рыба; считается, что когда он, попавшись на крючок, пытается освободиться, то развивает скорость в сотни километров в час. Рыбаки даже не пытаются удержать его, а просто ждут, когда тот, ныряя на огромные глубины, не стукнется о дно. Мы закинули три лесы, и клюнуло три тунца.

Рыба ударилась о дно, и люди, с исказившимися лицами, стали выбирать снасть. Леса врезалась в ладони, сдирала старые ссадины; лилась кровь.

Тут же стали вытягивать рыбу и на других баркасах, и началась великая неразбериха: лодки поменьше мотались в разные стороны, кружась, как в водовороте; правильный полумесяц строя был нарушен. Тунец крутился, извивался, нырял под лодки, а, порастратив пыл, всплывал на поверхность и начинал ходить кругами. Поэтому лесы пересекались, путались, цеплялись за подводные камни. Теперь тунцов было видно — большие, скользкие, они казались на редкость неживыми, хотя сил у них еще хватало.

Наша лодка зашлась в каком-то сумасшедшем танце, и Симону, капитану баркаса, предстояло восстановить порядок, нарушенный в схватке с чудовищными рыбинами. Через определенные промежутки времени нужно было открывать затычку и напускать в баркас свежую воду, чтобы пескорои не подохли; затем затычку ставили на место, а воду отчерпывали. Дело это ответственное и требует сноровки. Но Пабло, на котором лежала эта обязанность, поймал рыбину и никак не мог ее вытянуть. Пабло и так-то был малодушен, а теперь чуть не плакал. Я вместе с ним выбирал лесу, и ладони мои кровоточили. «Слишком многим я рискую, — сказал Пабло. — Если наловлю рыбы — женюсь, если нет, то — сам понимаешь». Я забрал у него лесу, и он занялся наживкой. Мы втроем вытягивали рыбину, и лодка накренилась. Было видно, как тунец совершенно неподвижно стоит ярдах в тридцати: в синеве гасло его серебро. Мы были как воздушный змей, парящий в высоком небе. Ладони сильно кровоточили.

Рыба сдалась неожиданно — так останавливаются детские игрушки, когда у них кончается завод. Я втащил рыбину Пабло на борт, и Симон ударил ее в спину острогой, пробив толстую кожу, рывком поднял ее и оттащил к планширу, забрызгав нас с ног до головы черно-красной сукровицей, немного подержал на весу, а затем бросил на дно лодки. Там и валялась она — неживая, похожая на дешевую жестяную поделку, у которой сквозь олово проступает желтая медь; от края рта веером расходилось несколько глубоких ран — в этом месте рыбина зацепилась за крючок.

Слабея, она напоследок три-четыре раза конвульсивно схватила ртом воздух и затихла.

Тунцы попадались одни за другим; напускать свежую воду и вычерпывать старую уже не успевали, и из-за крови почти не было видно, но лов подходил к концу, и ничего нельзя было поделать — рыбаки утверждали, что кровь отпугнет рыбу. Наживку искали на ощупь, хватали, что под, руку попадется.

Беспорядок и ругань усиливались: сломалось весло, безнадежно запутавшуюся драгоценную лесу пришлось обрезать, Симон до. кости поранил палец, а еще один человек сломал себе ребро.