Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

Он редко бывал в одиночестве — рядом всегда кто-нибудь крутился, надеясь на благоприятное воздействие исходящих от него флюидов.

На вид Симон был неказист, однако характер у него был властный; он порасспросил меня о наших обычаях и верованиях и предупредил, что рыбак, идущий на путину, обязан за сутки до выхода в море не прикасаться к женщине и, как охотник в засаде, должен хранить молчание, пока не закинет снасть. За меня поручился Хуан, и я выдержал испытание; Симон сказал, что переговорит с другими артельными, а там уж видно будет, можно ли взять меня с собой.

Зимой штормы не стихали неделями. По силе многие из них можно было сравнить со штормами, обрушивающимися в это время года на атлантическое побережье Северной Европы. Летом они нечасты, налетают внезапно и быстро проходят, но тогда, в августе, когда рыбаки с тревогой гадали, придет ли рыба, шторм застал Фароль врасплох.

Пострадало от него и много рыбы, не успевшей уйти на глубину. Крупная рыба цепных пород, как, например, средиземноморский окунь, ищет корм в верхних слоях воды, затаившись вблизи скал: эти рыбины, пользуясь плохой видимостью, неожиданно нападают на мелкую рыбешку — однако, с ними, словно с неосторожными водителями в тумане, бывают несчастные случаи: разогнавшись, они на полной скорости врезаются в скалы и разбиваются, иногда даже насмерть. Зимой, кроме того, рыбу иногда выбрасывает в маленькие лагуны среди скал, откуда ей уже не выбраться. Рыбаки подбирают эти гостинцы — в непогоду, когда настоящей ловли нет, это большое подспорье.

Летом рыба бьется редко, хотя такие случаи все же бывают.

Как только шторм утих, мы с Себастьяном, как всегда, отправились поохотиться с гарпуном и, зайдя в бухту, скрытую среди скал, увидели, что на дне, у самого берега, лежит величественнейший морской карп — создание редчайшей красоты. Это крупная, до 25 фунтов весом, рыба, ходит она в одиночку; на спине у нее, сразу же за головой — большое светящееся пурпурное пятно; свет этот меркнет, стоит только вытащить рыбу из воды; когда же она попадает на прилавок, света не остается вовсе. Когда видишь, как медленно плывет эта рыбина (а она всегда двигается медленно) в легкой туманной дымке, то не верится, что она не излучает свет, а всего лишь отражает его.

В сети она не заходит, а в Фароле лишь один молодой рыбак умел ловить ее на крючок — этот чуть ли не волшебный дар перешел к нему по наследству. Нам попался сравнительно небольшой экземпляр — весом 7–8 фунтов, но для нас и это был клад. Я вспугнул рыбину — и гарпун вонзился ей в хребет, оставив рану в 2–3 дюйма.

Себастьян отдал свою долю Бабке — кредитные операции велись уже с размахом, а моя доля досталась Кармеле (до этого я успел настрелять множество колючей рыбешки и ею расплатиться с Бабкой за постой). Кармела приняла мой дар все с той же каменной непроницаемостью (хотя, кажется, что-то изменилось в ее лице) и, как всегда, перед уходом с изумительной ловкостью спрятала его где-то в складках платья. Однако, под спудом недоверчивости и настороженности затаилась благодарность; на следующий день она принесла небольшую черепаху, которую вознамерилась приготовить мне на обед. Хотя она и уверяла, что черепаха сухопутная (морские несъедобны), я в этом сильно сомневался. Она выдвинула условие:) пока готовится обед, я должен из дому уйти. Я дошел до кабачка, с полчасика посидел под чучелом русалки за стаканом вина и вернулся домой. «Если б вы знали, как она выглядит в сыром виде, есть бы не стали, — сказала Кармела. — Плохого мяса не бывает, просто не надо думать, чье оно. В Аликанте в голод мы ели собак, пока они еще были. Об этом и подумать-то противно, а ведь они вкусней кроликов.

Да-да, куда вкусней. Кушайте черепаху. Вам понравится». Что ж, я покушал, и мне понравилось.

Постепенно вырисовывалась передо мной правда о Кармеле. Прежде всего я узнал, что она находится под надзором полиции, и ее часто беспокоят, поднимают среди ночи, чтобы сделать обыск в лачуге, где она живет, или доставить ее на допрос. Мы прикончили остатки кушанья — кружочки белого, нежного, похожего на свиное филе мяса, приправленного чесноком и майораном, и Кармела рассказала свою историю.

Дело было так. В начале гражданской войны она гостила на острове Ибиса, который тогда еще был в руках правительства. Однажды в воскресенье, когда весь народ прогуливался, как там принято, по набережной, налетели самолеты итальянцев, поддерживавших мятежников. Все подумали, рассказывала Кармела, что это наши самолеты, и она с подружками да и многие другие стали кричать и приветственно махать руками. Дойдя до конца набережной, самолеты сделали вираж и на бреющем полете пошли на бомбежку.

Было много разрушений, а Кармелу взрывной волной внесло в окно кафе. Подружке оторвало голову, она же отделалась сравнительно легко.

На следующий день несколько сторонников фашизма, находившихся в тюрьме, были поставлены к стенке. Полюбоваться зрелищем приглашались все желающие. Пошла и Кармела. Об этом эпизоде она поведала, как всегда, в немногих словах, отметив только, что глаза осужденным не завязывали. Когда националисты пришли к власти, ей это припомнили, и с тех пор она была под постоянным подозрением.

Первого сентября Знахарь объявил, что пора готовить наживку — по всем приметам выходило, что лов начнется на следующий день. Тунец шел на живца — на пескороя. В Фароле считалось, что водится он только в крупном песке, где попадается много ракушек — такого песка в окрестных водах было много, и существовала легенда, что именно поэтому в стародавние времена деревню заложили на этом самом месте. Так уж повелось, что добычей этого ценнейшего продукта занималась одна-единственная семья, и Фароль цели — ком от нее зависел. Говорили, что по всей провинции только еще двое умеют ловить пескороя, и, когда в их местах ощущалась его нехватка, они отправлялись в Фароль, путь же туда был неблизкий.

Ловля живца — это обряд, но смысл его был мне совершенно неясен, непонятен он и рыбакам, принимающим в нем участие. Несколько лодок под командой знатоков ходят по мелководью, прочесывая дно; при этом, по обычаю, полагается страшно кричать: рыбаки по очереди похваляются своими успехами в рыбной ловле, а также любовными победами, а в ответ им слышен град насмешек и ругательств.

В лодку меня не взяли, но разрешили постоять у кромки воды и посмотреть все до конца. Утро было тихое, на море полный штиль; водная гладь была подернута легкой дымкой, будто подышали на стекло; лодки бесшумно рассекали килями воду, оставляя за собой дрожащие солнечные блики. Притворная ругань и нарочито яростные крики рыбаков звенели над тугой, как барабан, морской гладью, и грязные ритуальные ругательства, растворяясь в поразительной чистоте, царящей вокруг, теряли свой непристойный смысл.