Ха Кхань Линь - Девушка из бара

На базе бывших частных торговых предприятий были созданы первые 25 пунктов продажи риса населению — по государственной цене.

Уже на пятнадцатый день после освобождения на Данангском вокзале стали раздаваться гудки отправляющихся в путь паровозов. Железнодорожник Чыонг Ван Тян, который 29 марта вместе со своими товарищами организовал оборону вокзала и не дал сайгоиским солдатам взорвать локомотивы, по нескольку раз в день водил составы из Дананга в Каудо и Лангко.

Конечно, если для моих новых знакомых — члена военно-административного комитета Нама, капитана-медика, железнодорожника Тяна, водителя грузовиков Зуига, текстильщицы Лиен, многих тысяч патриотов — освобождение их родного города было делом всей жизни, то для некоторых категорий данангцев, представлявших местную буржуазию, приход новой власти был шагом в новое, еще для них не понятное.

«Мы всегда стояли вдали от политики. В газетах мы читали и слышали много страшного о Вьетконге (так сайгонская военщина называла армию патриотов. — М. И. ). На протяжении десятилетий, — рассказывала мне пожилая коммерсантка, жена двоюродного брата бывшего вьетнамского императора Бао Дая, — нам говорили, что, когда придут вьетконговцы, то они спалят дома, лишат нас всего. Сейчас мы видим обратное. Один из моих домов в Дананге я сдавала американцам. Там размещалось консульство США. При поспешном уходе из Дананга они не успели вывезти все документы и сожгли мой дом. Когда же город стал свободным, ни одно здание не было разрушено. Перед бегством из Дананга сайгонские солдаты грабили магазины, избивали людей. Женщинам в те дни появляться на улицах было крайне опасно. После 29 марта в городе не было ни одного случая беспорядков, не было случая, чтобы к кому-либо из коммерсантов народные солдаты отнеслись без уважения. Наш долгий страх сменился спокойствием».

Ее дочь, чье имя и до сих пор свидетельствует о принадлежности к фамилии бывших императоров, девятнадцатилетняя Фыок, студентка университета Хюэ, познакомила меня с лидерами различных религиозных общин в Дананге. О чем думают эти люди, и каковы их настроения?

Архиепископ католической церкви Нгуен Куанг Слоен рассказал мне о том, как ночью с 27 на 28 марта в его квартире раздался звонок, — командующий первой корпусной зоны потребовал от него срочно собрать вещи и эвакуироваться в Сайгон. Пожилой архиепископ отказался покинуть город.

«В Дананге более десяти тысяч католиков. И почти все они остались в городе. Народная власть уже доказала нам свое доброе отношение к верующим, и мы, видя большие и положительные перемены, происходящие в Дананге, начинаем испытывать полное доверие к новым органам власти».

Глава каодаистской общины, насчитывающей в городе не менее 12 тысяч человек, Хо Тан Синь считал, что уход сайгонской военщины стал благом для Дананга. «Мы верим, — подчеркнул он, — что при новой власти иностранные захватчики больше не ступят на нашу землю. За этой властью — будущее».

Я стремился в Дананге побеседовать со многими его жителями, понять их образ мыслей, и с каждой новой встречей понимал, что даже люди, которые в течение десятилетий обрабатывались сайгонской пропагандой и испытали страх перед патриотами, постепенно обретали уверенность в завтрашнем дне, проникались чувством наконец достигнутого мира и спокойствия. Безусловное большинство населения — рабочие, студенты, интеллигенция, мелкие торговцы встретили освобождение города как подлинный приход весны, как расцвет новой свободной жизни.

Рабочие Дананга, непосредственно участвовавшие в восстании, в первые же дни после освобождения создали свои рабочие правления, открыли двери предприятий. Рабочий класс Дананга — это сто тысяч рабочих электростанции, водокачки, речных пристаней, текстильной фабрики, вагоноремонтного депо, многочисленных предприятий при трех аэродромах и четырех портах Дананга. И они — главная опора народной революционной власти. Именно рабочие и студенчество создали отряды помощи военно-административному комитету в деле ликвидации социальных язв, оставленных сайгонским режимом. Революционной власти оказывали большую помощь и местные прогрессивные организации. В одном из бывших баров расположилось данангское отделение Союза женщин за освобождение Южного Вьетнама. Перед входом в здание под кустом с ярко-красными цветами еще валялись простреленные сайгонские каски…

На бульваре имени Фан Тю Чиня, во дворе дома с памятником этому легендарному герою Вьетнама, борцу за освобождение своей родины, находится центральный городской лицей. Учащиеся приступили к занятиям уже на шестой день после освобождения.

— Мы будем рассказывать детям не только о нашей стране, — говорил мне преподаватель Тиен, — но и о верных друзьях Вьетнама — Советском Союзе, государствах социалистического содружества, одно упоминание о которых всего месяц назад считалось запретным и крамольным.

И я рассказывал об Октябрьской революции, о Москве и Ленинграде, о великой победе над германским фашизмом, о необъятных просторах и богатствах Страны Советов.

Я расставался с преподавателями лицея, когда вечер опускался над городом. Лучи солнца словно вонзились в вершину 639-метровой горы Сонча, подобно каменному мысу, врезавшемуся в море. Затем весь город погрузился в ночь. Вспыхнули неоновые огни отелей «Тихий океан» и «Восток», в прошлом принадлежавших бежавшим китайским буржуа. Красочные рекламы расцветили витрины магазинов на улицах Доклап, Фан Бой Тяу, на бульваре Батьданг. Освещенный автомобильными фарами, вырисовывался силуэт моста Чинь Минь Тхе через реку Хан.

Там я должен был встретиться с моим старым другом — южновьетнамским журналистом и поэтом Чыонг Донгом.

Прощаясь со мной, Донг протянул листок бумаги, исписанный мелким аккуратным почерком. Я прочитал первые строки: «Цветок, обращенный к солнцу…»

— Человек как цветок, — объяснил мне Донг. — Он всегда должен видеть солнце, обращаться и тянуться к нему. Ныне солнце — это революция, свобода, независимость, мир, единство и социализм.

И мне подумалось, что этот поэтический образ как нельзя лучше соответствует духовному облику героини романа Ха Кхань Линь, с ее мужеством и чистотой, с ее мечтой о счастье.

У Кхиета вошло в привычку перед сном записывать несколько строк в дневнике. На этот раз, закрыв дневник, он не сомкнул глаз до самого рассвета и беспокойно проворочался с боку на бок с половины двенадцатого до четырех утра. Ничего не поделаешь, пришлось подняться и зажечь свет. Перед глазами плыли и беспорядочно множились круги. Кхиет потянулся к дневнику — небольшой книжице — и почти бессознательно открыл на нужной странице…