Юрий Рытхэу - Cкитания Анны Одинцовой

Анна держалась молодцом, отвергала все сомнения и даже упреки в том, что она окрутила наивного, неопытного мальчика. Эти рассуждения, которые, не стесняясь, высказывали вслух жены приезжих русских, обижали и оскорбляли Таната, и он тоже склонялся к тому, чтобы поскорей уехать из Уэлена в отцовское стойбище. Оно располагалось на водоразделе между Колючинской [11] Обширный залив на северном берегу Чукотского полуострова. губой и Курупкинскими [12] Плато в срединной части Чукотского полуострова. высотами.

Родич Таната Вамче снарядил свою байдару, погрузил упряжку собак и повез новобрачных через лагуну, на зеленые холмы.

Еще издали показались белые, как грибочки, крыши поставленных на высоком, сухом берегу ручья родных яранг.

Заметив волнение молодого мужа, Анна взяла его руку и тихо сказала:

— Держись, Танат!

Высунувшись из полога, пристроив на придвинутую к изголовью нарту тетрадь, Анна Одинцова писала:

«3 июля 1947 года, стойбище Ринто.

В общем-то, все оказалось не так страшно, как представлялось. Мне даже кажется, что сама дорога по тундре была труднее, чем первые минуты встречи с родителями и родственниками Романа… Кстати, здесь никто его не зовет этим русским именем, данным ему школьным учителем, и мне тоже придется называть его просто — Танат.

Выехали мы на байдаре Вамче, погрузив на нее наш нехитрый багаж и собак с нартой. Плыли через довольно большую лагуну на южный берег. Прежде всего, поразил меня в здешнем пейзаже захватывающий дух простор, будто летишь высоко над всеми этими голубоватыми мысами, водной ширью, зелеными холмами, многочисленными озерцами и сверкающими ручейками. Радует глаз чистота красок и, вообще, чистота всего окружающего, начиная от земли и кончая воздухом. Где-то я читала, что в арктической атмосфере недостает кислорода, но я этого не заметила. Наоборот, после материковых разнообразных запахов стерильность здешнего воздуха явно ощущается. Но сама тундра пахнет! Еле уловимым ароматом веет от цветов и травы. Конечно, это не дурманящий запах цветущего сада, но такое ощущение, как будто нюхаешь старый, давным-давно пустой мамин флакон из-под духов.

Наш каюр Вамче — родственник Таната. Я еще не установила в точности степень его родства, но, видимо, эта семья довольно широко разветвлена. Танат рассказывал, что у них есть родственники не только в соседнем эскимосском селении Наукан, но и на острове Большой Диомид и на Аляске. Их занятие оленеводством скорее исключение для эскимосов, но, с другой стороны, Танат уверяет, что вся отцова родня — исконные чаучу. Вамче — потомственный морской охотник, человек лет сорока, насмешливый, полный юмора, как, впрочем, большинство чукчей.

На зеленом травянистом берегу оставили байдару, погрузили на нарту наш скарб, и, к моему удивлению, собаки довольно резво побежали. Подбитые металлом полозья хорошо скользили по мокрой тундре. Стойбище мы увидели еще издали — три белые яранги на высоком берегу речки.

Я так волновалась перед первой встречей с родителями Таната… Такого у меня не было даже перед экзаменами. Отцу Таната — Ринто — между сорока и пятьюдесятью. Может быть, и больше, по ведь у тундровых чукчей нет точного счета годам, а тем более метрик. Поэтому возраст можно устанавливать на глазок или же сравнивая возраст детей. У Таната есть старший брат Рольтыт, женатый на Тутынэ. У всех у них дети, так что и Ринто, и Вэльвунэ — уже дед и бабка… Сын с невесткой и внуки занимают отдельную ярангу. Но вернемся к Ринто. Он довольно высок ростом для чукчи, черты лица как бы сглаженные и смягченные монголоидные. Вообще по антропологическому типу чукчи ближе к тихоокеанской расе, к малазийцам, филиппинцам. Надо будет заняться сравнением языков, когда я хорошенько выучу чукотский. У меня такое предчувствие, что предки их откуда-то с далекого юга, но отнюдь не из Китая, а Монголии… Говорит Ринто размеренно, всегда с легкой улыбкой на лице. Вэльвунэ, видно, когда-то была миловидной. Но лицо ее испещрено татуировкой — по три линии на каждой щеке и три линии на подбородке. Она тоже приветлива, но настороженности своей не скрывает.

Самое трудное было объявить, что мы с Танатом — муж и жена. Я ожидала всего и была готова отразить любые нападки, упреки. Внутренне всю дорогу готовила себя к этой битве. Но, к моему величайшему удивлению, родители Таната, его сестра и брат, вообще никто из обитателей стойбища не выказал никаких чувств по поводу необычной женитьбы их сородича. Вечером Ринто сказал, что я не должна спать в одном пологе с мужем, пока не совершат необходимый обряд. Рядом с ярангой закололи оленя, свежей кровью довольно обильно помазали мне и Танату лица. Эти отметины должны оставаться несмываемыми до самого утра. И на этом все закончилось. Даже не поздравили! Обидно! Я утешаюсь мыслью, что это не просто равнодушие, а скорее готовность человека арктической тундры к любым испытаниям, которые посылает им судьба. Они воспринимают ее удары и превратности со стоическим терпением, и уже внутри принятых обстоятельств ищут выхода или же возможности приспособления в изменившейся не по их вине ситуации. Думаю, что мои настоящие трудности еще впереди.

Теперь о нас с Танатом: мы не только физически соединились. Я действительно питаю к нему самые теплые чувства. Быть может, их еще нельзя назвать настоящей любовью, но, во всяком случае, с его стороны я не могу пожаловаться на недостаток нежности. У меня с самого начала был такой план: женить на себе какого-нибудь чукотского парня и вместе с ним проникнуть в глубину тундрового сообщества. Передо мной всегда стоит великий пример Маргарет Миид, и в душе, сознаюсь, большое желание превзойти ее. Хотя первое же ее фундаментальное утверждение о свободе сексуальных нравов среди примитивных народов, похоже, не оправдывается.

Вернемся к яранге. Конечно, я имела представление о строении кочевого жилища чукотского оленевода. Но одно дело воображать, и совсем другое воочию увидеть тундровую ярангу и войти в нее. Внешне оленеводческая яранга представляет содой неправильный конус, составленный из деревянных жердей, очевидно, добытых далеко отсюда либо на морском берегу из прибитого волнами плавника, либо из тех мест, где растут деревья. Такие, места есть даже в арктической тундре, в защищенных от холодных ветров долинах больших, многоводных рек. Жерди сходятся в вершине конуса, образуя как бы пучок, широко расходящийся у основания. Все сооружение, которое Богораз-Тан называет в своих трудах шатром, покрыто рэтэмом, сшитыми вместе оленьими шкурами с коротко остриженным волосом. Вот отчего у яранги белый цвет. Внутри этого шатра подвешен меховой полог, спальное помещение, освещаемое и отапливаемое жирником — плошкой из особого мягкого, так называемого «мыльного камня». Меховой полог как бы сдвинут далеко назад, к задней стене яранги, и таким образом спереди образуется довольно большое пространство, называемое «чоттагин». «Чотчот» по-чукотски подушка, изголовье. Здесь это — длинное, отполированное до блеска от долгого употребления, бревно. «Чоттагин» в буквальном переводе — «пространство до изголовья». Иногда оно бывает достаточно большим, как в яранге моего свекра, чтобы можно было возвести еще один, правда, очень небольшой полог. Вот в этом пологе я и пишу, высунувшись из него в чоттагин и положив тетрадь на дощечку легковой нарты. Света, льющегося через отверстие в конусе яранги, вполне достаточно — ведь сейчас стоят «белые ночи», действительно достаточно светлые, чтобы писать и даже читать.