Юрий Рытхэу - Cкитания Анны Одинцовой

— Будем чаевать и разговаривать. Готовиться к переходу в Уэлен.

Внешне Ринто казался нисколько не удрученным всем случившимся. После принятия окончательного решения он почувствовал себя успокоившимся: он теперь знал, что надо делать, что ожидает его.

За утренним чаепитием, которое выглядело почти что праздничной трапезой по обилию мяса, оленьих лакомств — прэрэма, костного мозга из оленьих ног, квашеной зелени и даже мелко наколотого сахара, Ринто распоряжался как радушный хозяин, встречающий дорогого гостя. Чего нельзя было сказать об Атате, хмуром, насупленном, хотя он умылся твердым зернистым снегом. Он чувствовал себя пасмурно и тягостно от вчерашнего выпитого. Он знал от опытных русских, и прежде всего от секретаря окружкома партии Грозина, что это состояние можно снять небольшим количеством алкоголя. Но Атата испытывал такое отвращение к спиртному, что скорее соглашался терпеть и страдать, нежели даже понюхать дурной веселящий напиток.

Сделав большой глоток крепкого чая, он спросил Ринто:

— Сколько тебе надо времени, чтобы отправиться в путь?

— Я готов хоть сейчас.

— А твои люди, оленье стадо?

— Я решил отправиться с тобой один. А люди пусть остаются. Со мной можете делать что хотите, но моих родных прошу оставить в покое.

Атата некоторое время молча и пытливо всматривался в непроницаемое лицо Ринто, пытаясь переварить только что услышанное.

— Значит, так ты решил? — в голосе Ататы послышались зловещие нотки.

— Да, это мое решение, — спокойно ответил Ринто.

— И долго ты думал над этим?

— Всю ночь не спал.

— Зря не спал. Мог спокойно спать. Потому что ты не имеешь никакого права принимать решение. Это сделали давным-давно наш великий вождь и учитель Иосиф Виссарионович Сталин, Центральный комитет партии большевиков и Советское правительство.

По мере того как Атата говорил, голос его повышался, набирал силу, и, к концу речи, он уже кричал.

Заплакал проснувшийся Тутриль.

— А ты не кричи! — вдруг подала голос Анна. — Почему ты повышаешь голос в чужом жилище? И почему ты ссылаешься на Сталина? Он что, лично тебя просил так себя вести с людьми?

Не ожидавший этого Атата замолчал. Ринто воспользовался паузой.

— Я отдаю себя добровольно и сознательно в заложники. Можете меня увозить куда надо… Зачем вам мои сыновья, женщины и малые дети?

Но Атата уже взял себя в руки.

— Будет так, как я сказал… У меня есть право: за неповиновение — расстрел на месте! Двинемся в Уэлен все.

— А я вот не поеду! — вдруг заявила Анна. — У меня научная командировка!

— Что касается тебя, — медленно выговорил Атата, — есть секретный приказ «органов».

— Покажи! — потребовала она.

— Это устный, секретный приказ.

Атата никак не ожидал, что Анна Одинцова проявит такую строптивость.

— Ты человек нашей земли, близкого нам народа, — медленно и спокойно заговорил Ринто, обращаясь к Атате. — Никто из самых больших начальников так хорошо не знает нашу жизнь. И ты должен понять: какой тебе резон тащить всех в Уэлен? Пусть они остаются здесь. А когда телята окрепнут, двинутся на побережье, к Уэлену, как это всегда водилось.

— Ты уже один раз обманул меня, — усмехнулся Атата. — Ну, меня, ладно. Но ты обманул лично товарища Сталина и партию большевиков, которые борются за сплошную коллективизацию. Неужели я, как большевик, могу допустить, чтобы ты меня провел второй раз? Так вот, если ты не хочешь напрасного кровопролития, чтобы кое-кто расстался раньше времени со своей жизнью, иди в стадо и пригони его вместе с сыновьями сюда, а тем временем пусть остальные готовятся к кочевке в Уэлен.

Ринто посмотрел на Анну. Так смотрит олень, обреченный на заклание и понимающий, что скоро для него навсегда погаснет солнечный свет. Он явно ждал, что она скажет.

— Хорошо, — неожиданно для всех примирительно произнесла Анна. — Будем кочевать к Уэлену. Я надеюсь встретиться там с настоящими, большими начальниками и убедить их, что ты, Ринто, никакой не кулак.

— Еще скажешь, что он и не шаман! — криво усмехнулся Атата.

— Ну, это не тебе судить! — Анна презрительно посмотрела на него.

Меньше суток понадобилось стойбищу, чтобы разобрать яранги, уложить весь скарб на грузовые нарты и запрячь грузовых оленей.

Каюры и Атата молча наблюдали за приготовлениями. Перед тем, как тронуться в путь, Атата связал руки Ринто и Танату и посадил их, соответственно, на нарты Гатле и Ипэка. Подошел с ремнем к Анне Одинцовой, помешкал и хрипло проговорил:

— Ну, хорошо. Я тебе не буду связывать руки, но поедешь на моей нарте. Будем ехать так: впереди — мы, затем Гатле с Ринто, сзади Ипэк с Танатом, и уже потом — весь аргиш. Оленье стадо движется следом. Рольтыт, не отставай. Отстанешь — будешь отвечать как кулацкий пособник и проведешь остаток своей жизни в сумеречном доме.

Перепуганный Рольтыт молча кивал.

Собаки, чуя оленей, взвывали и пытались вырваться из постромков. Стоило большого труда сдерживать их. Гатле посоветовал отъехать подальше от остальной части каравана.

Наконец, последние распоряжения были отданы, и они двинулись в путь.

Вот первая нарта с Ататой и Анной Одинцовой вошла в тень нависшего снежного козырька, потом второй каюр с Танатом. Анна Одинцова в меховом кэркэре сидела спиной к движению и смотрела на женщин стойбища, которые вели ездовых оленей, запряженных в тяжелые нагруженные скарбом и детьми нарты.

Неожиданно ей показалось, что кто-то выстрелил. А может быть, это громко щелкнул бичом каюр Гатле?

Сначала она почувствовала легкое дуновение, которое мгновенно усилилось до плотного воздушного удара.

— Снежная лавина! — закричал Ринто.

Но его крик потонул в нарастающем гуле, и все заклубилось вокруг в белесой пелене, словно неожиданно поднялась пурга. Все погрузилось в плотное снежное облако, даже солнечный свет померк. Гул и ветер, поднятые сорвавшейся снежной лавиной, поглотили человеческие крики, собачий лай и визг.

Катя шла впереди первой груженой нарты, на которой сидел Тутриль. Воздушной волной ее сбило с ног, но снежная лавина прокатилась всего лишь на расстоянии вытянутой руки. Поднявшись на ноги, она пыталась что-то увидеть в белесой круговерти, но прошло еще немало времени, прежде чем улегся поднявшийся снег.

Тишина наступила раньше. Женщины и дети смотрели в оцепенении: вместо ехавших впереди собачьих упряжек перед ними встали груды неподвижного снега, из-под которого не слышалось ни звука, словно там ничего и не было.

И только когда окончательно улегся поднятый снег, припорошив грузовые нарты, запряженных оленей, детей, груз, идущих рядом с нартами женщин, закричала Катя и бросилась вперед, проваливаясь в рыхлый снег по грудь. Она лихорадочно пыталась ногами и голыми руками разгрести снег, откопать оказавшихся под лавиной, но тщетно, снега было слишком много, он был тяжелый от напитавшей его влаги. Вместе с Катей вперед кинулись и остальные женщины. Иногда они все вдруг прекращали работы, прислушивались к зловещей, белой тишине и снова принимались рыть снег. Они не обращали внимания на то, что ободрали до крови пальцы на руках.