Леонид Нетребо - Дать негру

— Классная у тебя прическа, — сказал Олег, смеясь, — боюсь щекотки, аж мурашки по коже, брр!

Он остановился, перевел дух.

— Это я так стригусь, чтобы с уходом было проще. В моем положении это немаловажно. А ты уже кое-как дышишь. Дай мне щелбана, отнеси на место и гуляй по ресторанам на здоровье! Не думай, что я обижусь! Вот ведь наш вагон. — Она перешла на капризный тон: — Я туда хочу! Полежать, устала.

— Сейчас отнесу! — крикнул Олег, задыхаясь от усталости и от злости. — И понес ее вдоль поезда, дальше.

Догнала Люксембург, гремя костылями:

— Вы куда? — крикнула возмущенно проницательная психолог, от которой чуть не сбежали пациенты. — А палки на что? Герои!

— Мы скоро! — ответил Олег, тяжело, с хрипом.

— Ну, дети! — Люксембург остановилась. — Я что, за вами бегать должна?

На них смотрели из окон и дверных проемов вагонов, с перрона, подбадривали, кто-то даже хлопал в ладоши.

Олег с помощью нескольких человек доставил Жизель в вагон-ресторан (девушка активно помогала, используя гибкое тело, сильные руки, ступеньки и поручни): подняли, принял, протиснул, занес, споткнулся, припал на коленку, встал, усадил за столик. Официант, шампанского, если не умрём — выпьем!

Позже, неся по костылю, подтянулись и Люксембург с Эйнштейном, плюхнулись рядом. «Выяснилось», что они употребляют только коньяк «и то по чуть-чуть».

Через час подвыпивший «абрек», который недавно танцевал на площади, сосед по вагону, станцевал для Олега и Жизели лезгинку — «орлиный танец».

— Музыки нет, а ты просто вот-так-вот-так хлопай, да? — я буду танцевать! За то, что у тебя такая девушка, просто сказка, а ты орёл! Это орлиный танец!

Люксембург, Жизель и Олег хлопали, а захмелевший Эйнштейн темпераментно подпевал, пытаясь попасть в ритм:

— Лалатби, лалатби, Сулико Иверия!.. Гамарджоба, генацвале, режиссёр Данелия!..

Танцор поднимался на носки, горделиво расправлял руки-крылья, вертелся на месте, прохаживался между столиков, дважды даже падал на коленки и вскакивал, приводя в восторг зрителей, которых становилось все больше.

Заходили футбольные фанаты, пытались скандировать речёвки, но не поддержанные публикой, выпив по банке пива, ушли.

Зашли контрактники, бывшие соседи Олега, уселись напротив двух молодых джигитов, оживленно беседующих.

— Сейчас будут драться, — уверенно возвестила Люксембург. — Только дайте слегка захмелеть. Тут без всякой экстрасенсорики ясно. — Но у меня есть средство. Спросите, какое.

— Какое? — с ехидцей спросил Эйнштейн, демонстрируя недоверие.

— Платок! — просто объяснила Люксембург и потрепала голубую косынку, свободно, пиратским галстуком болтающуюся на морщинистой, но изящной шее.

Действительно, скоро один из контрактников, обратился угрюмо к шумным соседям:

— Мужики, а можно потише? Тут ведь вам не горы!.. И не рынок!

Слово за слово. Очень скоро, как и предсказывала Люксембург, события перешли в активную фазу. Контрактник и кавказец сцепились. Они стояли в проходе, как два борца, каждый пытался ухватить другого за ворот, в ответ получая толчок в грудь. С обеих сторон возрастали, наливаясь гневом, группы поддержки. Люди заходили с перрона, заполняя все пространство и без того тесного ресторанного зала.

— Сейчас таки будет табун, — уверенно предположил Эйнштейн, — будут бить всех подряд, однозначно, поверьте. Спасение только под столом. Ляж тихо, дыши носом… Или что-то делать, пока не началось? Здесь столы хлипкие, для бомбоубежища не пойдут.

Он, вытянув шею, выкрикнул:

— Коллеги! Послушайте, коллеги!

И вдруг запел высоким, почти женским голосом:

— Хей, хей, генацвали! Как делишки на базаре?! Если ты выпил и загрустил — ты не мужчина, ты не грузин!

Жизель веско сказала заволновавшемуся Олегу:

— Не вмешивайся! Если ты отойдешь, меня просто затопчут.

Олег встал, но только для того, чтобы загородить собой подругу от грозящей всему живому зарождающейся кучи-малы.

На арену борьбы вышла Люксембург и стала развязывать свою пиратскую косынку. Попытки оказались неудачными, узел не поддавался. Она запаниковала, стала снимать свое украшение, которому предназначалось стать инструментом примирения, через голову.

— Послушайте! — закричала она, — вот на мне платок!.. Видите? Считайте, что он у ваших ног! Считайте! У ваших копыт! Вы, два дурака! Вы знаете, что такое восток! Это дело тонкое! Когда женщина кидает между такими вот тупыми ослами платок, то вы должны, два осла, остановиться и разойтись! Разойдись!

Однако «ослы» «разошлись» и без нее, и уже вовсю махали кулаками, и даже из чьего-то носа брызнула первая кровь. Тогда Люксембург, решительно протиснулась к дерущимся и с громким выкриком «Полундра!» рухнула ниц между «копыт» бойцов, закрыв руками голову.

Двое мужчин, еще минуту назад готовых, наверно, на убийство, боясь ушибить лежащую между ними женщину, очнулись, отринулись друг от друга.

Кто-то кричал про милицию, его перекрикивали: ну не нужно уже, да?! Мир-мир!..

Кто-то смеялся, кто-то возмущался, кто-то еще угрожал, но драка прекратилась. Успокоились, разошлись, рассыпались группы поддержки. Уходили без позора контрактники, — и пожилые горцы, в свою очередь, выталкивали вон из вагона молодых непобежденных соплеменников. Занавес!

Усатый кавказец, все тот же самый танцор и сосед, поднял героиню спектакля на руки, как пушинку, два раза крутнулся с ней на месте, обратился ко всем, кто остался в ресторане:

— Друзья! Прощение за шум! Просим, да? Что мы можем для вас сделать? Хотите, споем! Заказывайте! У нас репертуар знаете, какой? Весь Советский Союз! От края до края!

— Заказываю! — закричал, опять высоким голосом, Эйнштейн. — Коллеги! Я понимаю, что здесь интернационал, а грузинов нет, а это было бы здорово, если бы мы спели что-то нейтральное. Чтобы без всякого предпочтения к тем, кто здесь есть, русские, разные дагестанцы, возможно, замаскированные евреи и хохлы и даже, я вижу, как мне кажется, казахи или корейцы!..

— Заказывай, земляк, мы грузинские песен пару знаем!

— Ага, хорошо! — воспрял Эйнштейн. — Заказываю! Любую!..

Зал затих.

Несколько голосов, вполголоса посовещавшись, затянули:

«Замтариа, сицивеа, шемодгома мидис! Мешиниа сицивиса замтарши ром ицис…»

Туман и грусть сошли с гор, просочились через раскрытые окна, вторглись в тесный вагон…

После песни кричали: «Отлична семья! А мать — просто супер! Коня на скаку остановит!»

Одна восторженная компания увлекла Люксембург и Эйнштейна в угол вагона-ресторана, насильно усадила за свой столик. Скоро оттуда доносились отрывки тостов. И выкрики Люксембург о том, что ей пить нельзя, и чрезмерно употреблять в дороге — типично русская привычка, до добра не доводящая. Эйнштейн выкрикивал, что он их умоляет, что они себе думают, рассказывал анекдоты про Абрама и Сару, и сам смеялся громче всех. Это ваши дети? — спрашивали их, и Эйнштейн гордо отвечал: да, сын с невесткой. Похожи! — восторгались там.