Леонид Нетребо - Дать негру

Балаган!

— Балаган! — именно так жена оценила сумасбродный поступок Олега, когда он заявил, что уезжает «надолго, возможно, навсегда».

Не жена, а скорее, подруга последних лет, которую он, в начале совместной жизни, ласково дразнил спутником, имея на это право, — ведь он был, в своеобразной терминологии этой жены-спутницы, властелин-Юпитер, а она кроткая Ио.

Но как мифические образы, надерганные из разных «римов» и «греков», не сообразуются с их положением в картине небесных тел — кто Юпитер, и где Ио! — так и их отношения вскоре утратили прежнюю гармонию: захандрило Солнце великой империи, и его хворая гравитация сделала самого Олега — сначала спутником, потом капризной кометой. А сейчас вот — шалопутным метеоритом, улетающим прочь, с перспективой, пятьдесят на пятьдесят, превратиться в космическую пыль.

Но он бодрился, как будто понимал, куда его несет и что ему завтра. Стойка, пингвин, чего уж там!

Олег усмехнулся. Его дорога только началась, а он уже так популярен. Нарасхват. Знай он раньше о таком грядущем успехе у зрелых женщин, глядишь, и жизнь с самого начала пошла бы по более благоприятному руслу. Катался бы как сыр в масле.

Ему всегда была свойственна самоирония, которая в последние годы, когда дела пошли хуже, порой переходила в спасительную самоиздевку.

— За пингвина, конечно, спасибо. Считайте, что я уже вам обязан, поэтому денег не возьму. Гусары денег не берут!

— Ладно, шутки в сторону, с вами, между прочим, разговаривает серьезная дама! — Шокер-вумен, услышав, что «поезд отправляется», заторопилась: — Короче, нам в купе нужен дееспособный попутчик. На всякий случай! Две смирные, приличные женщины. Сначала было ничего, а потом в вагон каких-то чеченов понасело, купе справа, купе слева. Сразу пошли попытки активного знакомства, двое уже в купе заходили, якобы за стаканчиком. Стаканчики, видите ли, в поезде проблема! Вдвоем за одним стаканчиком. Тарапунька со Штепселем, были такие телегерои. Один во-от такой, но худой. Другой тьфу с кепкой, но толстый. В ресторан, черти носатые, приглашали, кое-как выпроводила. В коридоре проходу нет. Я попросила проводницу помочь с мужчиной, так она привела, тоже из плацкартного, первого попавшегося там старикашку, его место было у туалета, потому он быстро согласился. Без слез не глянешь. Реанимированный Эйнштейн, вылитый. С вещами, с семейным чемоданом, сейчас такие не делают! Ну не выгонять же! Мы ж не звери! Совесть и все такое. Поэтому за вторым мужчинкой я сама пошла по вагонам, и вот удача, вы! Соглашайтесь. Мы не кусаемся! С проводниками я сама улажу… В конце концов, будьте мушкетером! Или вы трус?..

Олег еще раз оглядел заторопившихся на посадку равнодушных к нему фанатов и презирающих его, неведомо за что, контрактников.

А у входа в вагон стояла «хохлушка» и задумчиво усмехалась, глядя под ноги нерешительному клиенту, позорно отвергнувшему люкс с потянувшейся к нему, клиенту, душой.

Вздохнул.

Оставаться пингвином или… написать заявление в мушкетеры?

На следующей станции он перешел в соседний, купейный вагон, благо это не стоило больших усилий с его единственной сумкой.

Постучался, ему с готовностью открыли.

Действительно, пахнуло прохладной свежестью, желтые занавески, цветы на столике.

Перронная соблазнительница, встретила его стоя, по-хозяйски вскинув кудрявую седую головку, что вполне гармонировало с рубленым ликом команданте Че на той же самой футболке.

— Я Люксембург, наверно слышали или читали в рекламе. — Она широко улыбнулась и сделала паузу. — Люксембург, надежная целительница из Подмосковья! Это из рекламы. Псевдоним. Своеобразное производное от имени. Но я привыкла, так и зовите. Или не называйте вовсе, это приказ. Меня покойный муж так в шутку величал, поэтому я, как бы это сказать, в данном пафосном обращении слышу его голос.

— Хорошо, мадам Люксембург! — Олег покорно склонил голову.

— А эта девушка, — продолжила Люксембург, показывая на попутчицу, — для начала, чтобы у вас сразу возник объемный образ… Она — татарское иго. Да, вот так простенько, но со вкусом. Почему иго, это лучше вам на себе не опробовать, иначе конец вашей семейной жизни, которая и так уже, возможно, имеет проблемы, не опровергайте! Да, это испытание может иметь вам результатом в кровь разбитое сердце и муки до могильной плиты, но не будем о грустном. Ваше место над ней, нашей главной драгоценностью. Поглядывайте иногда, сверху или сбоку, но лучше издали.

На нижней полке справа, укрытая одеялом, лежала, точнее, полусидела, откинувшись на подушку, смуглая девушка: лукавая улыбка, миндальные глаза и родинка над губой, как искусственная мушка. Так и запелось от памяти, ретро: «…полумесяцем бровь! На щечке родинка, а в глазах любовь!» Надо же такое выдумать — иго!

Иго, в ушах золотые сережки в виде полумесяцев, слушало плеер с одним наушником, не подозревая про песню в душе нового пассажира.

— Ну, а это тоже наш попутчик, тоже новый, — не унималась Люксембург, на правах хозяйки продолжая знакомить Олега с будущими соседями, — я вам о нем уже говорила. Приятный человек, думаю, мы от него услышим много интересного.

Сверху на Олега приветливо глядел пожилой маленький человек с седой львиной гривой, действительно похожий на Эйнштейна.

— Аз есмь одесский казак и, если угодно, член глобального масонства! Мое почтение! — Эйнштейн тряхнул шевелюрной достопримечательностью.

…Так новый актер, блуждая по театральным закоулкам, вдруг обнаружит себя в слепящем огне софитов, на середине сцены, где играется незнакомая пьеса. И зрители увлечены сюжетом, и он, еще чужак, должен схватить на лету, импровизировать (суфлер в будке ломает пальцы и пучит глаза). Отыграйте, маэстро, не осрамив эпизода, и пожалуйте, если угодно, за кулисы.

— Очень приятно! — новый пассажир, бодро улыбнулся, закидывая сумку на своё верхнее. — А я… Олег.

Когда не знаешь, что говорить, говори правду.

— Вещий! — воскликнула Люксембург, вскинув пальчик кверху и делая страшные глаза.

— Пусть будет так, — согласился Олег. — Правда, не знаю, в чем моя вещесть.

Эйнштейн быстро отреагировал, смеясь:

— Вы должны будете взять Византию, отказаться от отравленных даров, прибить щит на вратах Царьграда и вернуться в Киев с победой и золотом!

— Вещесть и вечность жалости не знают! — не в тон шутнику, напротив, глубокомысленно изрекла Люксембург. — А что вы хотите, полтора года до окончания столетия! — И вздохнула, усаживаясь поудобней за столик и открывая перед собой какую-то книгу, как ворожея перед гаданием.

За стенкой — громкая гортанная речь, незнакомый язык, смех. Люксембург оторвалась от книги, указав Олегу глазами на стенку, пожала плечами: дескать, вот видите, я же говорила!