Леонид Нетребо - Дать негру

В это время вагон вздрогнул.

— О, тронулись, слава Богу! Но это еще ничего не значит, уверяю вас, в мае было то же самое, я застопорился жестоким образом возле Анжеро-Судженска. Романтика, поезд встал у деревеньки. Что-то покупали у сельских жителей, купались в речке, хоть было еще не лето, но мы гордились — открываем сезон! А ваше имя!.. — он опять обратился к девушке. — Что да, то да. Никуда не годное в таком варианте имя, я вам скажу.

— Ну почему? — воскликнула девушка с негодным именем и рассмеялась. — В каком варианте? — Она явно не принимала всерьез замечание Эйнштейна. — Обыкновенное татарское имя.

— Обыкновенное? Татарское? — Эйнштейн крякнул, прочистил горло, готовясь к серьезному разговору. — Да знаете ли вы, что значит это… слово?

— Ну, кажется, это стрела.

— Да, стрела. Кстати, как вам нравится Казань? Его Кремль, Волга? Памятники Волжской Булгарии, Золотой Орды, Казанского ханства? Довелось ли вам бывать в… сейчас, как его, в Перестроечном, что ли, районе, не гарантирую правильность… Там, говорят, в селе… Какое-то птичье название, памяти нет, то ли Сорокино, то ли Воронино, короче, там сотворили реконструкцию усадьбы Александра Бланка…

Девушка удивленно смотрела на Эйнштейна.

— Не знаю, не была… Ни в Казани, ни в… как вы сказали? Я вообще, первый раз в жизни из дому уехала. А Болгария… Разве это там? А тот мужчинка, про которого вы спросили, это кто такой? В то время был ведь, кажется… Александр Невский? — Увидев улыбку на лице собеседника, она окончательно смутилась: — Нет, я плохо историю знаю.

— Всё ясно, — очень серьезно отреагировал Эйнштейн, — это нормально. Тот мужик был всего лишь дедом другого, более известного. Подумаешь! Эка невидаль. Да, перевод вашего имени — стрела, в переносном смысле, можно сказать, красавица, пронзающая сердце.

Девушка шутливо нахмурилась и погрозила пальцем Олегу:

— Слышали? Будьте здесь осторожны! А то расселся, такой беспечный. А рядом, оказывается, стрела.

— Уже боюсь, — сказал Олег, поддерживая игру, закрываясь ладонью от зеленых глаз, лукаво блестящих.

— Ничего, — успокоили лукавые и зеленые, — очень скоро бояться перестанете, но убежите.

Олегу показалось, что вопреки игровому жанру, в последних словах — далеко не оптимизм. Странно. Опять пульки из арсенала обольстительниц?

Эйнштейн продолжил вдохновенно, как конферансье, севший на свой конёк:

— Но не это главное! Я не об этом. Все мы знаем, господа, что у татар, как и у всех, очень много заимствованных имен. Марсель, Венера, Альберт и прочие. Да что говорить, у всех нас, кроме того, есть имена искусственные, безжизненные, а то и вовсе нелепые. Например, Даздрасмыгда, что значит да здравствует смычка города и деревни, Даздраперма — да здравствует первое мая, Кукуцаполь — кукуруза царица полей. Представьте, что вас бы звали Бестрева — Берия страж революции, или догадайтесь, что такое Ватерпежекосма! А это, оказывается, Валентина Терешкова — первая женщина-космонавт. Или вот у меня был знакомый, Ким Боганетович, получается, что его отца звали… надеюсь, вы поняли, то есть кощунство по понятиям нынешнего времени, тяготеющему к стилю ретро, вперемежку с порно, извините…

Эйнштейн еще повеселил публику несколькими «революционными» именами.

— Да ради Бога! Разве в этом дело, господа! Я вас умоляю! Нравиться — зовитесь! Но я хочу вам сказать, просто прокричать, что есть сакрально-символические, воистину святые понятия, которые нельзя упрощать, принижать их благодать, намоленную миллионами, навешанную на них веками. Не Жизеля, я вас прошу! Не Жизеля! Это пусть мама вас так называет, и пусть любимый обжигает этим ваше ушко в жаркую ночь. А сейчас — Жизель! Только Жизель! Это же великий балет, шедевр мирового искусства! Адольф Адан, Теофил Готье, Генрих Гейне!.. Сколько гениев, в том числе тысячи исполнителей пропитали собой это… это…

— Вот вы, оказывается, какой, если…

Это Люксембург, про которую, тихо сидящую у окна, забыли. Она прямо залюбовалась оратором, заблестели восхищенно глаза.

— Когда не дурачусь, я вас понял, — отозвался Эйнштейн. — Нет, уверяю вас, я не настолько умен, как иногда кажусь, хотя мой облик должен меня обязывать. Просто с балетом у меня особые счеты. Мама работала в клубе. Гардеробщицей. Ну и я, так сказать, приобщился, самую чуть. В детстве нравилось вообще — музыка, концерты, костюмы. В юности обожал танцовщиц! Ах, вы, бесплотные сельфиды, тюники, ленты вокруг талий, цветочные гирлянды в волосах, корсажи, лифы, вздутые колоколом юбки!.. — Эйнштейн вздохнул. — В студенчестве были другие интересы, кабачки и прочее. А взрослую жизнь прожил в провинции, без балета, разве что в проездах через столицу да по телевизору. Что-то читал… Но все это не является глубоким. Я не знаток и дока. Так себе! Больше фасона и понта. Но… «Жизель, или Вилисы» — это полное название балета, — одна из моих любимых вещей. Все-таки.

— Как вы сказали? — спросила девушка. — Ви?..

Эйнштейн продолжил уже тихо, грустно, глядя только на ту, чье имя ввергло его в воспоминания юности:

– Вилисы это невесты, умершие накануне свадьбы. Плоть угасла, но душа, не насладившаяся любовью при жизни… не знает покоя и не дает его другим, грубо говоря. В лунную ночь встают из могил. В подвенечных платьях. Белые лица, с печатью прижизненной красоты. Соблазнительны и коварны. Смеются, как живые. Заманивают молодых мужчин в свой хоровод, принуждают танцевать до…

— Пока не помрёт, — подсказала Люксембург.

— Да, но это частности, — продолжал Эйнштейн. — А вообще, тема — обманутое сердце, любовь, побеждающая смерть, искупление вины…

— Спасибо, — прервала его девушка странно погрубевшим голосом с неожиданной хрипотцой и приподнялась на локтях. — Мне… хватит и частностей. Я согласна, зовите меня Жизель. В самый раз, оказывается, надо же. Вы курите? — спросила она Олега.

— Иногда, — ответил Олег, — но ради компании с вами… Курю!

— Жизелечка, я же тебе помогу, — зашевелилась Люксембург.

— Нет, нет, я сама! — отвергла ее предложение Жизель. — Я с молодым человеком хочу по коридору пройтись. А там я сама! Что ж мне теперь, всю жизнь с помощью?.. — Опять обратилась к Олегу: — Спасибо! Пока вы будете в тамбуре курить, я схожу в туалет, хорошо? — Девушка закинула за голову длинный ремень сумочки-несессера. — А то вдруг действительно застрянем, тогда будут проблемы, всё позакрывают. Достаньте, пожалуйста, там, наверху, костыли. — Она откинула одеяло, раскрыв ноги в синих джинсах.

Одна штанина, которая ближе к стенке, была наполовину пуста.

В тамбуре Олегу удалось-таки решительными рывками приоткрыть внешнюю дверь, и теперь прохладный ветер с приуральских долов разбавлял вечерней свежестью запахи мазута и табачной мерзости, пропитавшие вагонный предбанник. Они долго молчали, сосредоточенно уставившись в проем, иногда касаясь щеками, словно им было жутко интересно то, что мелькало зеленой, холмистой, гривастой чередой — обманными оазисами российской пустыни, за которыми, в первых сумерках тающего вечера уже можно было угадать ночную неизвестность, тревогу необъятности и лед бездушной вечности, грозящей с небес холодной звездой…