Леонид Нетребо - Дать негру

— Вот видите? — почти прошептала Люксембург, делая страшные глаза. — Кругом абреки! Как бы ни пришлось нам ночь спать по очереди. А у вас сотовый телефон имеется? — она обратилась к Олегу. — Что-то вы о себе ничего не рассказываете, мы вон уже по второму кругу пошли, а вы как француз. Это, знаете, француза и француженку поселили на необитаемый остров, через год приплывают, а они живут отдельно, только кивают друг другу издали, мол, нас не познакомили. Вы, молодой человек, Вещий Олег, рассказывайте, что хотите. Не по анкете, а по принципу: у кого что болит, тот о том и говорит. Но если не хотите — то и не рассказывайте, молчите, пожалуйста, как француз! — Люксембург сделал вид, что обиделась.

Эйнштейн поддержал:

— Да, да, свобода выбора — прежде всего! Призрак бродит по стране, призрак демократии. Захотел, лёг на рельсы, и остановил целый поезд, и тогда чувствуешь себя богом, ведь ты повлиял на судьбу сотен, а то и тысяч! Захотел — нет, не лёг. Но тогда жизнь пролетает мимо. В смысле, в каждом купе — жизнь! И — мимо! Жизнь-жизнь-жизнь! И вот стоит шахтер, еще не легший на рельсы, а мимо пролетает скорый — тудук-тудук-тудук! И мелькают окна, а в них лица, — и всё мимо-мимо-мимо!.. Ведь что чувствует человек, когда мимо промелькивают снимки, клипы, отпечатки жизней? Ему кажется, что там, за каждым окном, романтика, и там, куда мчится железный конь, все гораздо лучше! Помните? «А рельсы бегут и бегут, в дальние страны маня!..» Все мы немножко шахтеры, жертвы тревог и мании вселенской несправедливости. И в нас зреет чувство классовой зависти, и нужна только темная ночка, теплый ветерок и громкая спичка в сухом коробке…

Олег кивнул:

— Да, примерно об этом, пожалуй, и расскажу.

…Того знаменитого на всю школу одноклассника и соседа Олега по двору прозвали Туром Хейердалом. За то, что начиная с шестого класса, каждое лето парень убегал из дома, в поисках, как он говорил, счастья. Через два года, заматерев, «счастье» в рассказах бродяги заменилось «раем», что добавляло романтики всем историям, которыми он делился по осени с добропорядочными сверстниками, проведшими каникулы у бабушек-дедушек, с родителями на дачах или, в лучшем случае, в пионерлагере.

И сердца сверстников, в числе которых был Олег, сочились завистью, и провинциальным салагам снились сны, соответствующие теме и возрасту.

Особенностью хронического скитальца Хейердала являлось то, что он не был проявлением социального порока, не относился к протестным малолетним бродягам, чадам неблагополучных семей, сбегающим от пьющих родителей. Он убегал ради дороги, без которой, с определенного возраста не мог жить. И слово «дорога» включало в себя целый особенный мир, казалось, недоступный от рождения, но обладателем которого он счастливо становился, благодаря рискам и лишениям, через которые проходил.

С Хейердалом ничего не могли поделать. Как только сдавались экзамены, он исчезал. По его рассказам, садился на товарный поезд и катил в сторону Сибири или Средней Азии, или на Кавказ. Выходил на станциях, «наслаждался местностью» и двигался дальше. Обычно на первые свободные дни у него были какие-то деньги, ведь он готовиться к побегу целый учебный год, хотя, как он говорил, «чем легче за плечами, тем больше впереди». Когда скудные запасы кончались, попрошайничал или нанимался на любую разовую работу — помощникам в бригаду шабашников или уборщиком на рынок. Как правило, через месяц-другой его ловила милиция или он сам «сдавался» в конце сентября, и скоро он опять оказывался у родителей под домашним арестом. Первого сентября арест заканчивался, и целый год шел нормальный учебный процесс.

Однажды, после окончания восьмого класса, его заперли дома уже в самом начале лета. Уходя на работу, родители закрывали в сейфе не только все деньги, но и обувь. Однако и такой способ обуздания бродяжьей души оказался несостоятельным. Пленник все равно, как он потом говорил, нарЕзал винта — сунув за пазуху булку и насыпав в карманы конфет, выпрыгнул с балкона второго этажа, босиком, благо стояли теплые дни, добежал до станции, сел в грузовой вагон поезда, идущего на восток, и был таков. Тогда он доехал до озера Байкал, и прожил там несколько дней на самом берегу.

Хейердал привез с Байкала неизвестно где добытые открытки с видами озера и прилегающей местности, и раздарил одноклассникам. Особенным презентом классному обществу было переписанное от руки длинное стихотворение неизвестного автора, якобы по тексту которого заключенные и бродяги прошлого века сложили известную песню «Славное море — Священный Байкал». Однако одноклассники не проявили к тексту особенного интереса, и только Олег переписал стихотворение в свой «дневник-песенник». Некоторые строчки сразу запали в память и отчетливо вспоминались даже и после того, как дневник был утерян: «Шел я и в ночь — и средь белого дня; Близ городов я поглядывал зорко; Хлебом кормили крестьянки меня, Парни снабжали махоркой». И еще: «Труса достанет и нА судне вал, Смелого в бочке не тронет», «Долго я звонкие цепи носил; Худо мне было в норах Акатуя».

Самой красивой в их классе девчонке Хейердал подарил камень заковыристой формы, размером с кулак, уверяя, что это осколок того самого легендарного Шаман-камня, с которого начинается Ангара. В девчонку были «так или иначе» влюблены все мальчишки из класса, и Олег не был исключением, но той скорбной завистливой осенью все поняли бесперспективность своих надежд — именно камень Тура Хейердала пробил сердце красавицы.

Сердце красавицы, как уверяет классика, склонно к измене и перемене, как ветер мая. Но то сердце, вероятно, было исключением. Вскоре после школы, еще учась в университете, на одном курсе факультета журналистики, красавица и Хейердалал стали женой и мужем. Поначалу они работали вместе, объездили всю страну, были за границей. Когда профессия стала по-настоящему опасной, красавица, по велению мужа, устроилась на работу по месту постоянного проживания, а он ушел в военные корреспонденты. В одной из кавказских командировок, несколько лет назад, Хейердал погиб.

Но все это случилось позже.

А пока, набравшись смелости, зревшей на всем протяжении девятого класса, Олег попытался повторить подвиг школьного Хейердала, туриста-дикаря, который всегда путешествовал в одиночку, отвергая просьбы мальчишек, набивавшихся «в товарищи».

Олег даже нашел формальный повод, который оправдал бы его будущую жестокость по отношению к родителям, для которых побег сына, беспричинный и ужасный поступок кровного дитяти, мог стать сильным ударом и причиной обиды на всю оставшуюся жизнь. Этот повод состоял в том, что, несмотря на мир в семье, все же было одно действие родителей, доставлявшее Олегу страдание. Этим родительским грехом было их насилие над сыном по части музыкального воспитания.