Михаил Чулаки - Долгие поиски

В дяде Саше время от времени открывались самые неожиданные познания.

Вадим еще менее дяди Саши знал, имеет председатель что-нибудь с подрядов или не имеет. Но Вадиму хотелось, чтобы имел: это дало бы Вадиму право презирать председателя.

— Всякий устраивается, как может, — невозмутимо повествовал дядя Саша. — Я раз в Новгород еду, мужик с мешком машет: «Добрось, тороплюсь на рынок». Повез. Подъезжаем, спрашивает: «Сколько тебе платить, чтобы, значит, рассчитаться?» Я и говорю: «Ты мне деньгами не плати, а отвали, что у тебя в мешке». Потому что я вижу, что у него мясо. Он и говорит: «Я тебе честно, как на духу: не советую. Я, говорит, сейчас в ряду стану, на рубль дешевле продам поскорей, и давай бог ноги, пока морду не бьют. Потому что моя свинина рыбой пахнет: я кабанчика рыбой откармливал». Во как, понял? Или был случай: мужику одному к дому самосвал подъезжает, спрашивает: «Цемент нужен? Всю машину за двадцатник». А в ней семь тонн. Мужику-то цемент всегда нужен: то — то, то — другое. Выгодно. Говорит: «Вали сюда, в сарай». Тот свалил, двадцатник схватил и сгинул. Дело, кстати, вечером, так что темно. Ночью дождь. Утром смотрит мужик, у него из сарая какие-то подтеки. Грязные. Крыша у него худая, вот и протекло. Бросился — а у него в сарае не цемент, а молотая голубая глина. Эта самая — кемпийская.

— Кембрийская.

— Во-во! Молотая глина, понял? Так мужик еще второй двадцатник отдал, чтобы ее из сарая вывезти!

— Потому что не зевай, — сказал Жора.

Часов около семи Вадим снова зашел к Гайде: не сменила ли гнев на милость?

Гайда сначала посмотрела из угла подозрительно, но потом подошла к двери и стала царапаться. Ну конечно, она же с самой ночи не выходила, а, как воспитанная собака, не могла пачкать в помещении!

Вадим взял ее сзади за ошейник, открыл дверь, и Гайда от нетерпения дернула так, что он вылетел наружу, как репка из грядки. Дядя Саша после отъезда председателя сразу начал догонять Жору и уже почти догнал; увидев Гайду, оба разом подобрали под себя ноги, согласно решив, что это самые уязвимые их части. Но Гайда, как только из ее поля зрения исчезли щенки, сразу стала прежней послушной собакой. Все так просто: нужно было, оказывается, только дождаться, когда природа возьмет свое.

— Отведу ее, приду за щенками. Вы их не трогайте: вдруг вырвется и прибежит, тогда от вас клочки полетят.

Вадим драматизировал ситуацию. Просто он не хотел, чтобы другие вмешивались в это дело. Он все сделает сам.

— Не тронем, — заверил Жора.

А дядя Саша чуть сдвинул вверх кепку.

— Ты — молодец! Я всегда говорю!

Не без торжества Вадим вел Гайду по гаражу. Жалко, некому было оценить его достижение: все знали, что он водит Гайду, и не понимали, что сегодня в этом особый смысл.

А действовать надо было с умом: сначала положить в конуру щенков, а потом уж пустить туда Гайду, потому что если сначала посадить ее на цепь, а потом подойти со щенками, черт знает, что она сделает! Может порвать. Поэтому Вадим решил сначала запереть Гайду в маленькой избушке, посту № 2, пойти за щенками, а уж потом пересадить ее из избушки в конуру.

Едва Вадим открыл дверь избушки, за печь побежали — трусцой, не торопясь — две здоровеннейшие крысы. Крысы хозяйничали в избушке, жирея на собачьих кормах. Гайда, наевшись, смотрела совершенно равнодушно, как крысы перед ее носом вычищали до блеска миску. Впрочем, и Вадим относился к крысам равнодушно. Когда спит — а он ходит спать во вторую сторожку, потому что здесь стоит единственный в гараже диван: старый, грязный, но диван — лучше, чем спать на стульях, — крысы, бывает, и на него взбегают, простучат по ноге маленькими лапками. Вадим их стряхнет, не просыпаясь, и все. Он иногда сам удивлялся, до чего он, оказывается, небрезгливый.

Вадим торопился за щенками, по сторонам почти не смотрел и не заметил, что гараж Химича открыт. А если бы и заметил — не обходить же. Химич вылез навстречу.

Химич не пил, хотя, на взгляд Вадима, лучше уж пил бы: может, смягчился бы, а так в нем непрерывно клокотала ярость, ищущая выхода. Он был из породы правдолюбцев, только и мечтающих влезть не в свое дело. (Одно время он тоже работал сторожем, но был изгнан за то, что в его дежурство пропал кооперативский тулуп. Сильно подозревали, что тулуп унес Петрович, и не из корысти, а специально чтобы насолить Химичу, преследовавшему Петровича вечными крикливыми разоблачениями. Ясно, что после такого происшествия нрав Химича не смягчился). Вадима Химич возненавидел сразу — и обличал с еще большей страстью, чем Петровича.

— А, Доцент! Все рыщешь, промышляешь! Подожди, пойду я в ОБХСС, разгоню всю вашу шайку, казнокрады проклятые!

Вадим придвинулся к старику, сказал тихо:

— Заткнись. А то испорчу портрет.

— Что ты мне сделаешь, Доцент? Ударишь? Да у меня тут полно корешей. Только тронь, сделают из тебя фарш. Тебя же тут ненавидят все. Убирайся из гаража, понял, убирайся!

Вадиму очень не хотелось драться. И в самом деле кто-нибудь обязательно увидит, да просто Химич сам побежит всюду плакаться: избил старика! Но и выслушивать поношения было невыносимо.

Пожалуй, первый раз у Вадима был настоящий враг. Может быть, и раньше у него бывали недоброжелатели, но те вели себя корректно, недоброжелательство свое внешне не проявляли, Химич же просто кипел ненавистью. За что? Скорее всего, причина была в том, что раньше в гараже не было сторожей — аспирантов матмеха. Это Химичу было непонятно, а непонятное вызывало в нем особую ярость. Недаром он сразу прозвал Вадима Доцентом. Доценты, по понятиям Химича, должны были вести другую жизнь.

— Убирайся, Доцент, из гаража! Убирайся, пока не поздно! Спекулянт, казнокрад — интеллигенция, называется!

Проволоками краснели склеротические жилки на щеках, летели брызги слюны. Каждая черта была в нем отвратительна Вадиму, каждая клетка!

— Слушай внимательно, без свидетелей: здесь я тебя не трону, я не такой дурак — на глазах у всех тебя бить. Но адрес твой в журнале есть. Снова хоть раз меня оскорбишь, тебя однажды в парадной изобьют до полусмерти. Сам я в это время и близко от того места не буду: у меня есть кого попросить. Тебе никогда не отбивали почки? Попробуешь. Ты хотя и идиот, но постарайся понять и запомнить. Предупреждаю последний раз.

Повернулся и пошел. Вслед ему ругань не неслась.

Вадим блефовал — не было у него друзей, которые могли бы избивать в парадных, но он видел единственный способ заткнуть глотку Химичу: запугать. И еще: Вадим врал, но ему хотелось, чтобы это было правдой. Он ненавидел Химича. Это тоже было новое ощущение: раньше Вадим никого не ненавидел, никого не мечтал избивать. Никогда он не переживал подобного, не знал, что по силе страсти ненависть может сравниться с любовью или даже ее превзойти — сердце билось, дышал тяжело, кулаки сжимались, ходила челюсть. Скажи Химич еще одно неосторожное слово, Вадим бросился бы на него, забыв благоразумие.