Марина Москвина - Крио

…И сказал Господь киту, и он поверг Иону на сушу…

Через много лет пионеры поселка Каштаны в покосившемся сарае под трухлявыми досками нашли рулон полуистлевшей бумаги, завернутый в кусок холста. Они притащили его в школу и с местным краеведом, учителем истории Андреем Ивановичем Садовничьим, осторожно развернули найденное «сокровище». Перед ними открылись странные картинки, выполненные цветными карандашами, гуашью и тушью. На одной был нарисован крестьянин с завязанными глазами, идущий по краю скалы, и надпись «Неграмотный тот же слепой», на других – сплетение линий, черточек и россыпь точек и квадратиков, в которых угадывались горные вершины, деревья и еще какие-то пейзажи. На последнем рисунке явственно виднелись всадники, пересекающие долину. И повсюду в правом нижнем углу стояла подпись «Петр Четвергов-Крымский, май, 1919».

Последним приютом Макара с его сундуком стал поселок старых большевиков, в соснах и в снегу, буйно цветущих вишневых и яблоневых садах, кустах акации, лиловой сирени, флоксах, пионах и мальвах – на станции Кратово по Казанской железной дороге.

Это было родное и любимое Стешино место на Земле. Мать моя в нем души не чаяла – и в доме, и в терраске, и в яблоне «белый налив» у крыльца.

В начале войны Стешина зенитная батарея стояла под Москвой, чуть только увольнительная – скорей на электричку и в Кратово. Макар с Иларией ее всегда ждали – и в мирное, и в военное время. Мы с Яриком вечно там обретались. В конце концов туда и Панечка стала частенько наведываться. Всем у Стожаровых готов был и стол, и кров, и румяные пышки во всю сковороду, и незабываемая домашняя лапша с белыми грибами.

Потом не стало Володи. Один за другим уходили в царство теней другие обитатели нашего кратовского «дворянского» гнезда. Закончил свое земное шествие Макар Стожаров, следом за ним поспешила оставить белый свет Илария.

В доме осталась одна Зоя.

Возможно, она не была человеком, склонным к идеалистическому пониманию жизни. Но за ее горделивым обликом Стожаровы усмотрели доброе сердце. Тем более они приняли ее в семью по рекомендации, им говорили, что это вполне благонравная особа.

Еще у Макара с Иларией был общий сын – Макар. Старик мечтал, чтоб их Макар Макарыч, пусть в самом отдаленном поколении, дожил до коммунизма! Однако Макар Третий имел непереносимый характер, перечил во всем родителям, изводя Иларию попреками, дескать, она его в детстве не выучила играть на гармони, топал ногами, кричал, что имел таланты, но их не развивали, грозился собственной рукой остановить династию Макаров любыми ему доступными способами.

Осиротевший Макарыч прибыл на станцию Кратово с большим саквояжем, куда он молча сложил столовое серебро, фарфоровые статуэтки, бронзовый канделябр и, ни словечком не перемолвившись с Зоей, растаял на проселочной дороге.

Когда же мы с Яриком и Стешей приехали на сороковины помянуть старика, Зоя встретила нас тем непроницаемым выражением на лице, которое было свойственно исключительно загадочным скифам, – видимо, туда уходили корни ее воображения, иллюзий, снов и галлюцинаций.

– Ты вот что, – сказала она Стеше, – ты сюда больше не ходи, – и взгляд ее уперся куда-то в угол. – Ваших никого нет. И нечего тебе здесь делать.

Мы остолбенели. Стоим – в руках у нас авоськи с продуктами. Пол-литра. С улицы снег в подъезд заметает метель. И никто не спрашивает, какую редиску я больше люблю, тертую со сметаной или порезанную ломтями.

– Это всё мне досталось, – произнесла Зоя с торжеством в голосе, занимая позиции. – А ты можешь взять себе вот этот сундук, чтоб он мне глаза не мозолил. Пока я его не вытащила и не сожгла во дворе.

Не стоило, наверное, так себя держать, но это понимание доступно лишь избранным. Мы поцеловали порог и вышли на улицу. Даже на меня напал столбняк от мысли, что мы никогда уж не приедем сюда, не увидим Макара с Иларией. Если бы они знали, какую гадюку пригрели на своей груди!

Ярик побежал за местным ковбоем Джоном. А мы со Стешей поймали на станции «газик», подъехали к дому – ясно помню адрес: поселок Старых Большевиков, улица Ленгника, дом 11, квартира 1.

Ярик и Джон схватились за круглые бронзовые ручки потрепанного сундука и… не смогли оторвать его от земли. Позвали водителя, здорового такого мужчину, пузатого даже. Сундук и с места не сдвинулся. Уже и Стеша взялась за кольцо. И Зоя пришла на подмогу.

Сундук стоял как влитой. Никакими домкратами невозможно было поднять эти сокровища, спрессованные Макаром в монолит. Ладно, Стеша позвонила друзьям детства, с кем она вместе отдыхала здесь в пионерлагере «Старый большевик» и в одноименной футбольной команде бегала заворотным хавом, защищала ворота, когда вратарь подвернул ногу – сражаясь против пионерлагеря «Счастливое детство». Большинство тех разгоряченных футболистов не вернулись с войны.

Зато вратарь Имбовиц немедленно явился на Стешин зов и немалую дружину вывел из домов по соседству. Все они были молодцы, здоровяки, выкованные войной стальные характеры, хотя и вели порой бурную и шероховатую жизнь, на счет «раз-два – взяли!» сделали рывок. И многострадальный сундук, заякоренный Макаром в гостиной, торжественно поплыл по нашим родным пенатам, незыблемо храня в себе монотонный благовест заводов, паровозов и пароходов, тоскливые басовитые гудки и пронзительные сирены, прорезавшие тишину минута в минуту по часам московского почтамта, рыдание медных труб и флейт, скорбь сынов угнетенного Востока, плач сотен миллионов колониальных рабов, оленных чукчей, ламутов и кагиров, делякинцев и якутов, кочующих по тундрам Ледовитого океана и по рекам Колыме, Индигирке и устьям Яны и Лены, переживание острой боли утраты китайской молодежью, профессорами Института высших еврейских знаний, а также рабочими первой госфабрики часов «Новь» и Бабаевской шоколадной фабрики.

Не опираясь ни на что, в подвешенном состоянии, он выплыл на улицу под голые черные яблоневые ветки, вплыл в автомобиль и опустился около сиденья. Все облегченно вздохнули, вытерли лоб рукавом.

Там же откупорили «Столичную», Зоя принесла стаканы. Ей тоже налили. Взрослые выпили, не чокаясь, светлой памяти Макара.

Уезжая, Стеша поклонилась дому и саду, остывшему очагу и крыльцу, на котором Стожаров обычно сидел по утрам на солнце, наслаждаясь любимой едой – гороховым супом. Под конец он дочиста вылизывал свою чашку, отставлял ее в сторону, и вид у него был свежий и довольный.

Долгую Стешину жизнь сундук Макара простоял у нее на балконе. Его засыпала пурга, поливали дожди, нещадно палило солнце, однако нигде ни чернила не расплылись, ничего, содержимое сундука идеально сохранилось у Стеши, столь чуткой к родным теням и к движению мировой истории. Возможно, в нем чудилась ей надежда того единения в свете, по которому мы всегда тоскуем.