Валерий Казаков - Холоп августейшего демократа

7

Костёр горел ярко, отчего лунная ночь больше походила на тихий пасмурный день. Казалось, вот-вот окружающая серость разорвётся и сверху хлынет яркий солнечный свет. Но над горами и тайгой мерцающе горели крупные звёзды, светила полная луна, мирно потрескивал в огне валежник. Вокруг костра, сторонясь жара, сидела небольшая группа вооружённых и вразнобой оде­тых людей. Огненные блики выхватывали из белёсой полутьмы заросшие бородатые лица, сверкающие недобрым блеском гла­за, стёганые ватные халаты и жилетки; красные язычки пламе­ни причудливо плясали на воронёных, прохладных округлостях оружейных стволов. Над костром в большом закопчённом казане кипело какое-то варево. Временами кто-нибудь из молчальников брал в руки большой половник и подливал себе в пиалу бело­мутную жидкость — традиционный для этих мест зелёный чай, варившийся на молоке с добавлением мёда, соли, бараньего жира и зелёных макушек или листьев конопли. Пойло не только экзо­тическое, но и чрезвычайно сытное.

— И долго мы будем здесь вот так сидеть?

— А над тобой чё каплет? Сиди вон, чаёк присёрбывай, на лунные красоты любуйся...

— Да пошёл ты со своими красотами! Я тебе что, шавка по­мойная — свистнули, и я уже, хвоста поджавши, здесь...

— Сар-мэн, ты что это слюни пускаешь? Тя никто не нево­лит. Вольному — воля!

— Помолчите, резвотварые, счас Макута-бей пожалует, он вам вмиг объяснит, с каковой стороны дураков дерут, — одёр­нул молодёжь грузный мужик, подливая себе чаю. — А ты, Сара Менская, вощще заткни своё хлебало, раз кликнул Бей, знать, стрёма где-то стряслась. Он без нуждов стрелки забивать не станет.

— Да я тя счас за Сару, пердло старое, порешу, — выхва­тывая из-за пояса допотопный пистолет Стечкина, заблажил тот, кого называли Сар-мэном.

— Угомонитесь, придурки! — рявкнул молчавший доселе четвёртый разбойник. — Ну ладно эти щенята тявкают почём зря, а ты, Смит, зачем ещё дегтя в кашу подливаешь? Помолчите вон лучше. Дела-то, видать, серьёзные предстоят, раз Бей всех собирает.

— Чтой-то я здесь всех не вижу, — не унимался Сар-мэн.

— А тебе и видеть незачем...

Где-то в темноте леса тихо заржала лошадь. Разбойники встрепенулись, напряжённо, словно волки, повернули свои кудлатые головы в сторону убегающей вниз, к ручью, тропин­ки. Тихими шелестами и осторожными шорохами молчала ночь, с закипающим сипением потрескивал костёр, казалось, весь мир вымер и никого нет окрест. Но натренированные го­дами скрытной лесной жизни бородачи слышали стук копыт о каменистую землю и даже негромкий, неразборчивый раз­говор седоков. Вскорости на полянку неторопко выехало не­сколько всадников.

— Ну, вот вам и Макута-бей, — вставая, произнёс Смит.

Конные спешились. Поздоровались. Присели к огню.

— Спасибо, что приехали, знаю, томитесь вопросом, зачем? Да и молва, наверное, уже прошла, что я большую ватагу со­брать решил?

— Так куда же ей, молве-то, деться? Дошла, вестимо. Ты уж, Бей, не томи, — подавая атаману пиалушку с чаем, признался Бурнус. Именно на такое прозвище откликался четвёртый и, судя по всему, самый авторитетный разбойник.

— Разговор будет долгим. Здесь с наскока да с кондачка де­лать ничего нельзя. Слыхивал ли кто из вас о Шамбале?

— Об чём? — поперхнулся Смит.

— О Шамбале. Место такое, по древним преданиям, есть. Человек там счастье обретает, вечную жизнь и великие знания мира. Сначала все думали, что находится оно в Индии, затем что в Гималаях, а вот по самым новым изысканиям затеряно оно где-то рядом с нами, в дебрях Усть-Чулымского удела. — Ата­ман замолчал и пристальным взглядом обвёл окружающих, буд­то оценивая каждого из них и принимая решение, следует ли продолжать разговор на эту пока мало понятную для честной компании тему.

— А чё эти знания для меня лично и для счастья человече­ства дадут? Я что-то, Макута-бей, ни хрена не понимаю! Ты чё из-за этакой лабуды нас посрывал с мест? Не понял я! — встал на дыбы Сар-мэн.

— Вот я и говорю, может, рядом оно, это место заповедное, может, не раз у лазов его потаённых ходили. Ходить ходили, а увидеть не привелось, — как бы и не замечая возмущения строптивого ушуйника, продолжал Бей. — Народ говорит, на­сельники тайных этих мест могут кому хочешь глаза отвести. Будет перед тобой девка неописуемой красоты стоять, а тебе почудится, будто куст какой разлапистый. Вот такие дела! Но это пока что только начало. За Шамбалкой этой мир гоня­ется уже почитай века три. Денег на то убухали немеренно. И Ленин, и Сталин, и Гитлер, и Мао, и Буш, и Моссад, и наши современники — одним словом, все правители всех времен ис­кали сие потаённое место и пока всё без толку. И вот, кажись, вопрос с мёртвой точки сдвинулся. Верные люди шепнули, что китайцы всё разнюхали да мировым вождям и сообщили, а те, при поддержке наших властей, порешили провести в Усть-Чулыме разыскания этих самых лазов потаённых. Вопрос наиважнейший, про языки я ваши пока молчу. Но ежели он у кого развяжется, так лучше бы ему вообще на свет не родиться. И в первую очередь это касается тебя, — Макута сноровисто изогнулся и так хватил Сар-мена за лацканы поношенной стё­ганки, что она затрещала, — мне уже давно противно твоё зло­вонное дыхание, и кабы не память о твоём родителе, давно бы отдал тебя моим шорцам. «Чё, те, тю...» — передразнивая при­смиревшего бандита, продолжал атаман. — Родитель его в ака­демии когда-то учиться посылал, а он, видите ли, не понимает, об чём здеся народ гутарит? Да и не надо тебе понимать! Сде­лаешь, что скажу, а там по результату упрошу Махатм, чтобы тебе мозги почистили да розуму прибавили. Может, ещё и толк будет. Говорил же твоему папаше, не лазь на бабу с перепою! Не послушал, вот теперь мне, да и людям, с тобой мучиться приходится.

— Я же, Макута, твой в доску...

— Я это знаю, да других мне и не надобно. Сиди, слушай и помалкивай. А может, кто ещё сумневается в нужности се­годняшнего нашего разговора? Вы не таитесь, сказывайте, что у кого на душе скребёт?

В ответ только трещал костёр, скубли траву кони, да негром­ко сопели бородачи.

— Люди мы, конечно, в понятиях властей и законов, лихие. И славных дел за каждым из нас не на одну каторгу хватит, но мы же не солдатня с большой дороги. Мы ж не ханьцы и уйгузы кровожадные. Мы дети каторги, потому как в места наши во все времена за ослушание и крамолу ссылали. Такая уж юдоля. Я к чему это всё гутарю? Не то чтобы умником средь вас красануться, а так, в рассуждения вдаюсь. Не будь мы плоть от плоти народными терпельцами, давно от нас и пыли бы не осталось. Люди нас породили, и только с последним из них мы иссякнем, а доколе будут плодоносить бабы в уделах наших, будет жить и вольный лихой народ, кому всяка неволя в обузу. И никак не можем мы пропасть и раствориться в лесах, попрятаться, ров­но холопы Августейшего Демократа, за спины убогих, сирых да обездоленных, потому как, может, мы и есть последняя опора на­родная. Мы да, может, ещё поп Шамиль, который уже двенад­цатый год бьётся за недопущение присоединения к нам в обрат­ную этих склизнев базарных, редисочников и арбузников. Пусть они там, дома, на своей кавказской лаврушке и зелень-шмелени жиреют. У нас такого добра ныне валом. Вот и выходит, что не должны мы допустить разграбления древних святынь землицы отчей. Никто же и знать не знает, что там за силища сокрыта, а главное, какова она. А ну как достанется она узкоплёночным каким или, того хужей, Семёрке этой великолепной, вот тогда уж все попляшем! Тута кумекать надобно, а то бог весть как дело обернуться может. Есть у меня, братья, план один.