Валерий Казаков - Холоп августейшего демократа

— На такой побег я готова и без Дашки, — приводя себя в порядок, чуть стыдливо сказала Машенька, — ох, я когда- нибудь умру от этого...

— Не умрёшь, пожалуй, от этого ещё никто не умер! — усмех­нулся Енох. — Мы будем жить долго и счастливо, но только если сейчас же отсюда уберёмся! — Последние слова он произнёс жёст­ко и категорично. — Бежать надо, прямо сейчас, не заходя в лагерь, и главное — ни с кем не прощаясь. Только бы поздно не было...

— Перестань меня пугать, — попыталась обидеться Ма­шенька, — ну куда и зачем бежать? Через пару дней нас и так отпустят, соблюдя все их дурацкие ритуалы. Я к мамочке с по­каянием, ты — на высокое служение с крестом на груди. Объясни мне, зачем бежать, ты же обещал.

— Ну понимаешь, — с неохотой начал Енох, — я совершен­но случайно стал свидетелем одного разговора. Повешенного привели допрашивать к Бею...

— Какого ещё повешенного?..

— Да того лазутчика, которого мы с Юнькой и Дашкой в ла­герь принесли. Его в итоге так и не повесили, но в петле дали повисеть немножко, надо полагать, для острастки. Вот он, спа­сая жизнь, всё и выложил атаману. Гопс, оказывается, никакая не проститутка, а опытная деверсантка...

— Как? Эрми — террористка? Быть этого не может!

— Ещё как может! Позже я тебе всё расскажу в подробно­стях, а пока главное: завтра утром или днём начнётся операция по уничтожению этого лагеря и, насколько я понял, входа в эту подземную берлогу. — Енох махнул рукой в сторону шумящего в темноте водопада. Потом, понизив голос, добавил: — А взор­вать всё это планируется ядерной бомбой!

— А люди все это знают? Какой ужас! Здесь не бежать, а кричать над... — тут широкая и невкусная от пота ладонь за­крыла ей рот.

— Молчи, глупая! Какое «кричать», надо бежать отсюда по­дальше, пока целы! Бежать к своим, забрать твою матушку — и в Объевру, подальше от всех этих безумств и варварства. Пи­текантропы, чтобы остаться у власти, готовы взорвать атомную бомбу на своей территории, погубить тысячи людей...

Машенька отчаянно мотала головой, пытаясь освободить­ся, воздуха не хватало. Енох не только плотно зажал ей рот, но и подпёр верхом ладони ноздри. Перед глазами начали кружить мелкие светящиеся точки, голос душившего становился глухим и удаляющимся, ещё немного и сознание покинет её. Шея от­казывалась держать голову. — «Он меня сейчас убьёт...» — про­плыла в мозгу мысль, медленная и ленивая, как рыба.

Почувствовав неладное, Енох с раздражением убрал руку, на последнем издыхании девушка втянула в себя спасительный воздух и зашлась громким кашлем. Плач и обида слышались в этом отчаян­ном, по-детски беззащитном возвращении к действительности.

— Ду. ду.рак! Ты меня чуть не задушил...

Сверху, со стороны лагеря вспыхнул яркий фонарь, и свет осторожно заскользил по прибрежным кустам в их сторону. Енох проворно сгрёб ещё не пришедшую в себя девушку и силой уло­жил за большой камень, примостившись рядом. Белый круг мед­ленно скользнул над их головами и проплыл дальше.

— Ну, всё-всё. Прости, прости. пожалуста! — торопливо целуя её солёные от слёз глаза и щёки, зачастил мужчина. — Ты обязана меня слушать, я знаю, что и как надо делать. Когда всё начнётся, разбираться не будут, кто ты и что ты! Всех превратят в пыль. А так у нас есть ещё возможность, главное, добраться до Генерал-Наместника и предупредить его. Я знаю, что ты дума­ешь обо мне! Ну и пусть! Может, ты и права, только я не бог и не собираюсь ценой своей жизни спасать весь мир. Пойми ты, они уже обречены, а вот у нас есть ещё шанс вырваться из этой запад­ни. Верь мне, у меня есть всё для нашего счастья, всё! Не будет титула и креста, это, конечно, плохо, но хоть жизнь спасём. — Он перевёл дыхание и замолчал, прислушиваясь. Стрекотали кузне­чики, да билась о камни вода. — Чуть-чуть посидим, пусть в ла­гере успокоятся, и потихоньку уйдём, ясно?

Машенька сидела на мелкой сухой гальке, шмыгала носом, и чувствовала, что всё её существо отчаянно протестует против этого плана, что её настораживают и отталкивают слова возлю­бленного. Вся эта его забота о будущем превращалась в её глазах во что-то шкурное, мелкое, построенное на слезах и смерти дру­гих людей.

«Да как же с этим можно будет жить? Дашка сгорит зажи­во. А как же Макута, а все остальные, и не только разбойники, а простые люди, которые живут в горных сёлах и аулах? За что их? Надо немедленно что-то делать, а не бежать».

Она выглянула из-за камня, в лагере уже гасили костры и керосинки. Ещё немножко — и все уснут, уснут своим послед­ним сном.

— Енох, милый! Я никуда отсюда не пойду и тебя не пущу. Ты не знаешь окрестных гор, ты не веришь в древних духов, их сте­регущих. Ты просто никуда не дойдёшь, заплутаешь, собьёшься с тропы, угодишь в пропасть или, того хуже, к ханьцам в лапы, а это будет пострашнее, чем помереть здесь от бомбы...

Еноха трясло мелкой дрожью.

— У меня есть компас, карта, оружие и Юнькин жеребец, от­пустим поводья, он сам нас, куда надо, привезёт.

— Эх ты, городская голова! — забыв прошлую обиду, вздох­нула девушка. — Взрослый, а деревенских знаний кот наплакал. Не пойдёт конь сам, без хозяина, никуда. Ты на него сядь ещё попробуй. Домой, к маменьке, лошадь сама только тогда потя­нется, когда почует правильную дорогу. А где ты её, правильную, ночью, да что ночью, даже днём, в этих горах найдёшь? Выбрось эту глупую затею из своей головы. Но не это главное, надо что- то придумать, чтобы людей спасти. Ты же умный у меня, давай пойдём к Макуте, посоветуемся, что-нибудь и придумаем...

— Да наверняка твой Макута со своими подручными и тем лазутчиком уже давно дёру дали, — со злостью отмахнулся Енох. — Если б они что-то собирались предпринять, давно бы уже народ подняли, а так посмотри — кругом тишина и благо­дать, как на кладбище.

Тишина действительно была безмятежной. Над головами спокойно мигали крупные горные звёзды. Дальние белки начи­нали светлеть от восходящей луны. Казалось, всё вокруг вечно и блаженно в этом подлунном мире, и нет нигде ни слёз, ни горя, ни смерти. Наверное, когда-то так и было, пока не появился под этим вечным небом человек. Ну почему, Господи, у Тебя эти горы, ручьи, цветы и птицы получились лучше и совершеннее, чем венец твоего творения? Ответь, Господи! Но немы уста Бога, и только два божьх подобия с колотящимися от неизвестности и страха сердцами сиротливо прятались за камнем на берегу гор­ного и пока ещё безымянного ручья. Там, намного ниже, слив­шись с десятком своих братьев и сестёр и вобрав в себя их силу, он глухо забурлит на перекатах нелюдимым и великим именем

Чулым. Чем-то вечным, как это небо и горы, веяло от этого сло­ва, далеко в веках потерялся его истинный смысл. Миллионы людей со своими богами и безбожием приходили на его берега, чтобы убивать друг друга, рожать детей, смеяться, плясать свои танцы и снова убивать! Зачем и почему? Молчало небо, наивно, как миллионы глаз, мигали звёзды, еле слышно журчал ещё бес­сильный Чулым, а незримая пропасть, как рваная трещина, уже разделила ещё недавно любящие друг друга сердца.