Раймон Руссель - Locus Solus. Антология литературного авангарда XX века

Вернемся к нашему вопроснику: в отношении существующего корпуса обрамленной литературы нас также интересовал вопрос о том, какого рода отношения существуют между обрамленными и обрамляющими историями. Нет ничего удивительного в том, что мы обнаружили три основных вида отношений, которые незаметно переходят друг в друга, а иногда встречаются и в сочетании.

Первое и наиболее распространенное — необоснованное отношение: между содержанием обрамленной и обрамляющей историй нет или почти нет никакой связи. Я бы отнес к этой категории «Декамерон», большую часть «Тысяча и одной ночи», «Кентерберийских рассказов» и даже «Божественной комедии». Формулой этой категории служит:

«Расскажи мне историю». — «Хорошо. Ты не слышал истории о [и т. д.]? А теперь расскажи мне ты ».

Или:

«Ну а ты-то тут при чем? А ты? А ты? Мм-да».

Или:

«Давайте сегодня рассказывать истории о людях, безбрежное счастье которых сменяется полной катастрофой, а завтра наоборот».

Это и есть необоснованное отношение.

Во-вторых, имеется ассоциативное, тематическое или иллюстративное (предупредительное, пророческое) взаимоотношение: «Ты не один на свете, кого обманула неверная возлюбленная; позволь мне рассказать о [и т. д.]»; или: «Это напоминает мне о том, как один малый [и т. д.]»; или: «Сюда явился ты по милости лишь Бога; и я любил в земной юдоли даму, доколе [и т. д.]». Немалое количество обрамленной литературы принадлежит к этой категории — по крайней мере время от времени. Беседа Данте с Паоло и Франческой в круге сладострастников, например, наверняка отражает его собственную ситуацию — его поклонение Беатриче — более прямым образом, чем разговор с графом Уголино в круге предателей, что бы ни говорили о том, что Ад составляет единое целое. Истории Шахразады о верных и неверных супругах куда больше затрагивают будущее ее собственной истории, нежели «Али-Баба и сорок разбойников» или «Синдбад-мореход».

И наконец, имеется еще и драматургическое отношение, которое мы подразделили на уместность низшего, среднего и высшего уровня — понимая их не как категории, а как точки отсчета на шкале.

1. «Ага, — можно сказать, то и дело говорит себе в „Тысяча и одной ночи“ Шахрияр. — Теперь я вижу, что мои собственные рога — ничто в сравнении с рогами X; более того, история Y подсказывает, что мое женоненавистничество, возможно, — слишком острая реакция, особенно в случае такой смелой, мудрой и красивой рассказчицы. Быть может, мне стоит пересмотреть свою позицию и не убивать поутру свою соложницу». Это драматургическое отношение низшего уровня, отличающееся от тематического только тем, что оно предвещает общее развитие действия в обрамляющей истории.

2. «Почему, чужестранец, заслышав песнь Демодока о Трое, ты прикрыл лицо и заплакал?» Или: «Чем дольше я вижу и слышу, как эта мудрая и красивая рассказчица рассказывает свои истории и рожает мне детей, тем больше кажется, что мне и в самом деле следует отказаться от своей кровавой домашней политики и жениться на ней». Это драматургическая связь среднего уровня: обрамленные истории вполне конкретно запускают следующее важное событие в истории-рамке.

3. «Если та хитрость [или пароль, или что-то еще], которую я подслушал у этой говорящей птицы, сработала для X, когда он был в таком же затруднительном положении, как и я, то она должна сработать и для меня; ну что ж, попробую». Или: «Если история этого вестника верна, как и история пастуха, как и история Тиресия, то я, сам того не желая, убил собственного отца и прижил детей от матери. В таком случае единственное, что мне остается [и т. д.]».

Это последнее — драматургическое высшего уровня — отношение (когда «внутренняя» история переходит в кульминацию «внешней» истории или изменяет ход ее действия) достаточно обычно для историй, которые, как, например, «Царь Эдип» Софокла, не относятся, строго говоря, к обрамленным рассказам; в этих случаях это всего лишь повествовательный прием оперативного откладывания завязки, облеченного в сюжетную или исповедальную форму. В настоящих обрамленных рассказах, где материал и персонажи обрамленной истории обычно не те же самые, что в истории обрамляющей, драматургическое отношение высшего уровня практически не встречается. И как только мы проходим второй уровень повествовательной погруженности, вообще любое отношение между, скажем, третьим или четвертым уровнем и обрамляющим, первым уровнем повествования почти наверняка окажется необоснованным.

Однако эта модель дразнит нас возможностью не только преодолеть барьер Пятого Уровня или Подчерепашья, но и открыть или вообразить обрамленный рассказ, сконструированный так, чтобы интрига самого внутреннего рассказа, отнюдь не будучи всего лишь отпочкованием интриги непосредственно обрамляющего его рассказа, на самом деле подстегивала ее, а та в свою очередь подстегивала следующую — и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., в точке концентрической кульминации, к которой систематически продвигалась вся эта серия. В действительности я полагаю, что любой настырный писатель, если только ему не дает покоя формалистическое воображение, перед лицом этих наблюдений почувствует себя вынужденным разок-другой перещеголять существующий корпус — не только в духе Книги рекордов Гиннесса, способном породить восьмидесятифутовые пиццы и пятидесятистраничные палиндромы, но и — возвращаясь теперь от числа уровней повествовательной погруженности к драматургическому потенциалу нашей модели — чтобы актуализировать одну заманчивую возможность в старинном искусстве рассказа, о которой наши прославленные предшественники едва ли догадывались.

Я уверен, что с этим согласилась бы и сама Шахразада. Я осмелился воспользоваться в вышеупомянутой повести свидетельством малышки Дуньязады касательно ее сестры и джинна:

Они без конца рассуждали на такие темы, как, к примеру: можно ли представить себе историю, обрамленную, так сказать, изнутри, чтобы обычные отношения между содержащим и содержимым оказались бы обращены… и (полагаю, в основном ради меня) какое состояние человеческих взаимоотношений такая необычная конструкция могла бы отражать. Или еще: можно ли зайти дальше ординарного рассказа в рассказе, и даже дальше рассказов в рассказах в рассказах в рассказах, несколько примеров каковых наш джинн отыскал в той литературной сокровищнице… и задумать серию из, скажем, семи концентрических историй в историях, расположенных так, что кульминация внутренней из них повлечет развязку следующей за ней снаружи, та — следующей и т. д., словно связка шутих или цепь оргазмов, которой Шахрияру иногда удавалось зацепить мою сестру.