Раймон Руссель - Locus Solus. Антология литературного авангарда XX века

МАДАМ ВОЛЬТЕР. Такие суммы уходят у вас ежегодно на почтовые расходы! Хорошо, но откуда же оно? От верблюда, я полагаю? или от муравьеда?

ВОЛЬТЕР. От того милейшего человека, что звонил в прошлом месяце и рассказал нам забавненькие истории о сожительницах пилотов истребителей в Манчестере.

МАДАМ ВОЛЬТЕР. Манчестер, что в Англии?

ВОЛЬТЕР. Натюрлих. По моим данным, в Манчестере, что во Франции, все пилоты истреблены.

Входит ОЛДОС ХАКСЛИ с костылем. Кивает Вольтеру. Выходит.

МАДАМ ВОЛЬТЕР (улыбается и изгибается). О, вы имеете в виду этого милейшего мистера Босуэлла! Ну и как он там? Такой славный человек и — увы — такое скотское произношение.

ВОЛЬТЕР. Это просто шотландский акцент, тупая вы башка. Он ведь из пиктов.

МАДАМ ВОЛЬТЕР. Поэтому у него очень живописный язык. Пока вы рассказываете, что он пишет, я плесну вам немного божоле. Не прислал ли он мне слов любви, не исповедался ли в том, что прикипающие к лону привязанности слезы сливаются с той нежностью, каковую мужчина должен естественно, хотя и вполне невольно, чувствовать в присутствии лица, под чьими юбками бьется прославленное своими золотоносными кимберллопиевыми трубками сердце?

ВОЛЬТЕР. Сожалею, что приходится вас разочаровывать, но там ничего такого нет. Просто рецепт тушеного зайца, полученный им от Руссо.

МАДАМ ВОЛЬТЕР. Доверить Руссо выйти на сцену в этом акте! (Отхлебывает из бутылки.)

ВОЛЬТЕР. Этот акт можно сыграть и вдвоем. (Спускает штаны. Появляется БОСУЭЛЛ.)

БОСУЭЛЛ. Как, вы опять не пишете «Кандида», не так ли?

ВОЛЬТЕР (с остроумием, прославившим его на всю Европу, сжигает за собой мосты). Как видите, я сжигаю тосты со спущенными штанами.

МАДАМ ВОЛЬТЕР (опять пьет). Тогда поднимем их за Его Величество.

(Все обнимаются. Весьма многозначительно лает собака.)

Занавес

Входят два сверщика потерь, переодетые присяжными бухгалтерами. Они несут конторский шкаф с делами в бумажных папках, который ставят около братской могилы.

ДЖИМ (отирая чело). Они никогда не поверят этой истории.

ОЛДОС ХАКСЛИ. А как иначе перебрались бы мы через Тихий океан? О, как прекрасен новый мир, обладающий подобными шкафами!

ДЖИМ. Да, конечно. Коли мы начали, нужно продолжать. Квалифицированный рабочий заменяет своих собственных депутатов, когда они засыпаются. Миссис Паркинсон родилась в понедельник, но где же Джек-о-девяти-языках?

ОЛДОС ХАКСЛИ. Если отвлечься от простонародной мудрости, почему на этих треклятых братских могилах не ставят часов? И к тому же ее надо перекрасить.

ДЖИМ (отирая чело). Конечно, мы могли бы вместо этого пробраться через микроскоп.

ОЛДОС ХАКСЛИ. Не так-то просто. Предпочитаю все же шкаф. В конце концов, он был в нашей семье с Бронзового века. С веками бронзового муравьеда.

Входит АНДРЕ ПЕНГВИН ФИРКОВСКИЙ, русский поэт.

ФИРКОВСКИЙ. Кроме того, ее надо перекрасить. (Достает 15-дюймовую цветную видеокамеру на твердом топливе и начинает их снимать. Входят СЭР ЭНТОНИ ХОУП ХОУКИНС и ДОЛЛИ.)

СЭР ЭНТОНИ ХОУП ХОУКИНС. Хорошо, хорошо, а вот и братская могила! Итак, Долли, так как мое имя длиннее, чем у кого-либо из вас, я намерен заявить, что в этой надписи, гласящей: ПОГИБ В ВЕЛИКОЙ ВОЙНЕ 1914–1918, есть некое несоответствие. Что ты об этом думаешь, а?

ДОЛЛИ (отирая чело). Чему же она не соответствует? Просто говорится о нижеперечисленных людях, а не о могиле, могилы не погибают.

СЭР ЭНТОНИ ХОУП ХОУКИНС (снимает галстук, шарф, фуляр, вещмешок, фуражку и цилиндр). Я вам всем объясню, что здесь не соответствует. Война еще даже не началась! Сейчас всего лишь 1895 год!

ДОЛЛИ. Клянусь семизвездными стопами Господа Авессалома Смит-Аполлона, я верю, вы правы! (Заглядывает в шкаф, вытаскивает бутылку божоле.) Да, это послание датировано июлем 1750 года — а это ровно шесть минут тому назад!

СЭР ЭНТОНИ ХОУП ХОУКИНС (отирая чело). Что доказывает мое утверждение. В 1750 году не было июля!

ДОЛЛИ (снимая чело). Тогда вы, должно быть!..

Момент высшей истины. Откровение. Скрытый оркестр играет «Маленькую ночную литургию».

СЭР ЭНТОНИ ХОУП ХОУКИНС (широко распахивает плащ, показывая пару куропаток, полномасштабную карту Бельгии, рассортированные велосипедные цепи, бюст Олдоса Хаксли и набор «Сделай сам фольксваген»). Да, дорогая!

ДОЛЛИ (размахивая руками, бросается к нему). Мама! Наконец! Мамочка, о, наконец-то я дома! (Они обнимаются. Братская могила изгибается и улыбается.)

Занавес

Появляется небоскреб. По нему стекает молоко.

АЛЬБЕРТ ЭЙНШТЕЙН. Не стоит говорить, что вам жаль. Слишком поздно сожалеть.

Р. Б. ПОЛЛАРД. Не будь-ка таким!

ЭЙНШТЕЙН. Я и так не такой. Не я это сделал. (Намек на хныканье в голосе.) Я тут ни при чем. Я не изобретал мироздание.

Р. Б. ПОЛЛАРД. Никто и не говорит, что это ты. Но не ты ли тот тип, что привлек к этому мое внимание? (Выкручивает Эйнштейну руку.)

ЭЙНШТЕЙН (вопит). Моя бедная рука, гражданин, вы ее сломаете! А ну, пусти!

Р. Б. ПОЛЛАРД. Если ты не призовешь мир к порядку, я сломаю тебе не только твою чертову руку! И побыстрее с этим, ставь его на место!

ЭЙНШТЕЙН. Не я делал это, говорят вам! Вам нужен Мальтус, или Джон Стюарт Милль, или Пастер, или Флеминг, или этот русский парень, Фирковский…

Р. Б. ПОЛЛАРД. Не вали на других! Их имена мне ничего не говорят. Да и Флори тоже, а, Флор?

ФЛОРИ ПОЛЛАРД. Имя Джона Стюарта Милля вроде бы знакомо. Если мне не изменяет память, это тот самый малый, что изобрел пояс целомудрия, пидер!

Эйнштейн смеется.

Р. Б. ПОЛЛАРД. Я научу тебя смеяться! Ты для этого приведешь все это скотство в порядок!

ЭЙНШТЕЙН. Вы, ребята, так невежественны! Вина здесь не моя, а ваша, все это — ваша ошибка. (Начинает кричать.) Ты слышишь, мир! Это я, тот, кто был Альбертом Эйнштейном, сношу пытки, на которые осуждены обреченные! Но я же этого не делал. Это все Р. Б. Поллард и его жена, Флори Флюэнца. Они приняли невежество за невинность, вшивый, вонючий — Ойййй! Ой-ой, мои яички…

ФЛОРИ (свирепо). Вот так, Боб, а теперь — хрясь по морде!

Эйнштейн всхлипывает.

Р. Б. ПОЛЛАРД (запыхавшись). Это слегка подуспокоит скотское отродье. Хорошая взбучка — она улучшает самочувствие. (Пауза.) Но не останавливает проклятое сбежавшее молоко, не так ли?

На сцене темнеет. Р. Б. Поллард уволакивает Эйнштейна налево. Флори остается перед небоскребом одна. Молоко уже хлещет сплошным потоком.

ФЛОРИ. Я покажу ему «уравнения»… Ему и Джону Стюарту Суке Миллю…

Занавес

По сцене, чтобы представить течение времени, разлит суп. На скамье, опустив в суп ноги, сидят пять человек. Один — мужчина, одетый женщиной, один — мужчина, одетый обезьяной, один — обезьяна, одетая мужчиной, один — женщина, одетая обезьяной, один — слон, одетый в матроску (в дешевых постановках роль слона может исполнять актер).