Владимир Зарев - Разруха

Время вдруг понеслось вскачь, ему постоянно не хватало времени — Боян не только прочитал все законы, но и запомнил их с беспристрастностью компьютера, украшавшего их скромный офис. Фуры со стомиллиметровым «Мальборо» в мягкой пачке прибывали раз в одну-две недели, но теперь он был не один и больше не выглядел беспомощным. Фанча садилась на один из ящиков, закинув ногу за ногу, и приступала к подсчету. Купюры просто мелькали в ее ловких, опытных пальцах. Считая зеленые сотенные, она приобретала отсутствующий вид — ее лицо застывало, как воск, словно Фанча участвовала в спиритическом сеансе. Боян отделял от общей кучи уже оплаченные коробки, запихивал пачки денег в свой ненасытный кейс, чтобы потом торжественно переложить в сейф в темной комнатке за бронированной дверью. В его сознании эти деньги были все еще ничьи, но уже отчасти и его, он постепенно привыкал к ним, как привыкают к пороку, к похотливой отчужденности публичного дома. Тревога и детская робость при виде кучи денег постепенно сменялись самодовольной уверенностью, которую они внушали. Сначала он с удовольствием прикасался к деньгам, с чувством, что унижает их физически, затем удовольствие стали доставлять мысли о них, представление об их внематериальности. Он понял, что большие деньги — это действительно власть, потому что они создают вокруг человека ауру неприкасаемости и свободы. В затхлом воздухе подземного паркинга отеля Фанча просто считала деньги, а Боян учился быть свободным. Учился бросать огромные чаевые лифтерам и обслуге в «Нью-Отани», Жану и человеку в черной ливрее; покупать Марии дорогие туалеты, но главное — покупать людей, их согласие и подчинение.

Как-то жарким утром в конце августа Генерал вызвал его на дачу в Железницу. К тому времени его уже отправили на пенсию, и в кожаных шортах с вышитыми на лямках эдельвейсами он походил на заядлого старика-туриста, любителя одиночества и тирольских песен. Лицо его осунулось и постарело, глаза выкатились, являя всему миру неистовую слепоту, словно он был не в силах видеть что-либо, кроме собственного поражения. Это был человек, уставший от своей веры. Он напоминал отшельника, посвятившего жизнь Богу и вдруг усомнившегося в Его существовании. Впервые Боян позволил себе неуважительное (ужаснувшее его) кощунство: он почувствовал, что ему жаль Генерала. Они поднимались вверх знакомой тропинкой, ветер шелестел иссохшей травой. Оба молчали.

— Ничего не понимаю в бизнесе, — сказал наконец Генерал с типичным для него неприкрытым отвращением, — но мне докладывают, что вы отлично справляетесь. Все же позволю себе дать вам несколько советов, надеюсь, вы их запомните. Вы следите за моей мыслью?

— Да, господин Генерал, — слово «господин» Боян произнес с наслаждением, словно оно уравнивало его с Генералом и было призвано одолеть его смертельный страх, его гипнотическое подчинение старику. А так казалось, что они просто партнеры, или скорее — соучастники какого-то таинства, зловещего заговора, смысла которого Боян еще не понял, но предполагавшего их полное равенство. Похоже, Генерал это почувствовал, потому что остановился и смерил Бояна презрительным взглядом.

— О друзьях вам придется забыть, — с тайной угрозой произнес он, — вы им понадобитесь, но вам от них никакого проку. Не ждите, что успех придет к вам сам, вы должны его обеспечивать. Сначала старайтесь легко зарабатывать и трудно терять, но потом научитесь трудно зарабатывать и с легкостью расставаться с деньгами. Будьте иногда щедрым, используя людей, но всегда жестким, когда освобождаетесь от них. Доверяйте только себе, — его улыбка стала навязчивой и болезненной, руки нездорового цвета высохшего лимона в сплетении проступивших вен казались старчески немощными.

— Разрешаю вам задать мне всего один вопрос, и он должен быть правильным, — мрачно подытожил Генерал.

Этого Боян и боялся больше всего. Всю дорогу он повторял про себя, как Иисус, идущий на Голгофу: «Боже, чашу эту мимо пронеси…»

— Где и кому я должен передавать деньги? — с явной грустью спросил он, замерев внутри.

— Эти деньги — ваши, пока что ваши… но хорошо бы свыкнуться с мыслью, что деньги имеют смысл только, если они дают власть. Нам нужна власть, товарищ Тилев!

Они в полном молчании спускались вниз по тропинке мимо таблички «Осторожно, медведи!» В невзрачном домике их ждали болтливость их жен и аппетитный запах украинского борща. Неожиданно Генерал остановился и как-то обреченно спросил:

— Вам случалось ненавидеть себя?

— Да, — ответил Боян.

— Я имею в виду… ненавидеть до помрачения рассудка, до отвращения? — допытывался он с маниакальной настойчивостью.

— Да, — повторил Боян.

— А вот я… не могу свыкнуться… Вы следите за ходом моей мысли, товарищ Тилев?

— Сейчас всем нелегко, господин Генерал.

Боян понимал, что чувством превосходства и свободы он обязан этому непростому человеку, его странной прихоти выбрать именно его, а не кого-нибудь другого. Но понимал он и то, что выбрав его из тысяч кандидатур, сотрудников их министерства, чтобы использовать (это слово произнес Генерал), он, не задумываясь, жестко и жестоко расправится с ним, просто устранит его, если Боян не оправдает доверия. Идеалы Генерала были ему чужды, они отдавали той же плесенью, что и вся его дача. На фоне ползущей разрухи они выглядели нелепыми и призрачными. На фоне всего происходящего в Болгарии и во всем мире Боян мог их воспринимать только с иронией. Он слегка сочувствовал Генералу, но не слишком. Самоотверженность Генерала его не впечатляла; по той же иронии судьбы они уже были по разные стороны баррикады — просто партнеры, и все. Мысли вихрем пронеслись в его голове, но он не произнес ни слова. Похоже, Генерал прочел эти мысли — и лишь судорожно вздохнул. И зашелся в кашле, хватая ртом воздух. Лицо его посерело, казалось, он выкашливает свои легкие. Пошатнувшись, Генерал сел на камень у тропинки.

— Вы не больны, господин Генерал? — не скрывая безразличия, поинтересовался Боян.

— Вы и в самом деле отлично справляетесь, господин Тилев.

Ответа не последовало, лишь ветер зашелестел пожелтевшей сухой травой.

В те первые годы перемен по телевидению круглосуточно проповедовали рыночную экономику, но реальный рынок работал только в теневой экономике. С каждым днем конкуренция на ниве беззакония росла, становилась все беспощадней, теперь уже десятки ловкачей импортировали фальшивое «Мальборо», нащупав и создав нужные каналы (дядюшка Георгий и его усердные коллеги не дремали). Цены на западные марки сигарет резко упали, прибыль стала чисто символической. Тони Хури плевал в потолок, он приезжал в Болгарию раз в три месяца, пускался во все тяжкие с Фанчей, превращая на неделю их офис в бордель, забирал из сейфа свою долю и довольно потирал руки.