Владимир Зарев - Разруха

— Почему именно «Святой Никола»? — спросил он.

— Залив там чудесный, уютный, море — словно в ладони. Близко от Варны и от Бургаса, приличные коммуникации. Такой курорт должен заинтересовать иностранцев — им уже надоело многолюдье, они предпочитают тишину и уединение. «Святой Никола» похож на драгоценность. Можешь подарить ее кому-нибудь, и этот кто-то захочет унести ее с собой. — Она говорила по-деловому, как его секретарь, как профессиональный помощник. И как всегда была точна в своих оценках.

— Этого мало. Другие аргументы?

— Для нас с тобой «Святой Никола» — не святыня…

— Не понял.

— Не хочу, чтобы ты менял облик нашего Созополя.

Ветер окреп, засыпал каплями лобовое стекло, далеко позади остался созопольский маяк, теплое подмигивание лета. Море бурно гневалось, обрушиваясь на берег, белая пена волн по контрасту придавала им черный цвет. Он почувствовал странное одиночество. Беспричинная ленивая грусть грозила превратиться в скуку.

— Чему ты улыбаешься? — спросила Магдалина.

— Я думаю о тебе, — неумело солгал он.

— А потом?

— Что потом? — не понял он.

— Ты говорил о мифическом разуме денег, который наведет порядок даже в Болгарии. А потом?

— Потом такие типчики, как Краси Дионов, сойдут со сцены. Их спектакль будет окончен, зал опустеет, публика разойдется.

— Краси хитер и опасен, не сбрасывай его со счетов, он выкрутится и выживет при любом раскладе. Ты же знаешь, он рулит всеми азартными играми в Софии.

— Но примитивен и необразован, а бизнес, за который я борюсь, требует ума и интеллигентности. Я обязательно что-нибудь придумаю, отберу у него его азартные игры, а его по стенке размажу. И верну его на борцовский ринг, откуда он пришел.

— Будь осторожен. Краси тебя не любит.

— Он меня ненавидит. Но так даже интересней, — ответил Боян, сбрасывая скорость: дорога стала скользкой. — Но он мне еще нужен.

Магдалина сникла. Выключила кондиционер и опустила оконное стекло.

— Ты хочешь привлечь его к сделке со «Святым Николой»? — от холодного воздуха ее щеки порозовели, она снова включила обогреватель, — не нужно, Боян, поищи деньги в другом месте.

— Мне нужно много денег, — они уже проезжали через Бургас, дождь усилился, укутал их коконом, может, поэтому его охватила грусть.

— Поищи деньги в другом месте, — упорно твердила она.

— И кого ты предлагаешь?

— Илияна Пашева, — огорошила его Магдалина, — он натура, конечно, неоднозначная. Сложная, да и скользкая…

— Люди с большими деньгами все сложные. С Краси легко, его нетрудно убедить, слова ему недоступны, они его опьяняют, он легкая добыча.

— Легкая, потому что он жаден, не так ли?

— Да, ты права, — ответил он.

— Предполагаю, что и ты для него легкая добыча.

— Потому что и я жаден?

— Да, — как-то странно произнесла Магдалина.

Он рассмеялся. Отечески похлопал ее по коленке, но горечь осталась. Ветер гнул голые ветки деревьев, мял и жевал пейзаж, дождь перешел в мокрый снег. До Сливена они молчали. Стемнело, и он включил фары.

— Откажись от «Святого Николы», — неожиданно сказала она, — вложи капитал в землю, сейчас она убийственно дешевая, можешь скупить четверть Болгарии.

— И что я буду делать с этой землей? — мрачно спросил он. — Будем ее с тобой обрабатывать, засадим виноградной лозой и садами?

— Через несколько лет продашь ее вдесятеро дороже, — дальновидно уточнила Магдалина.

Такая идея и ему приходила в голову, он боялся, что эти идиоты в парламенте внесут изменения в Закон о земле и разрешат продавать ее иностранцам. Тогда ее цена немедленно подскочит, и он упустит золотой шанс, но больше всего боялся обездвижить свои деньги, позволить им погрузиться в бездействие, дать им погрязнуть в ожидании.

— У тебя безошибочная интуиция, я тебя обязательно послушаюсь — выкуплю четверть Болгарии, но через несколько лет. А сейчас мне нужно спешить, понимаешь, время поджимает.

— Сбрось обороты, а то мне становится страшно… — сказала она и добавила с нажимом: — Порой мне кажется, что ты сам себе не веришь.

— Не верю — во что?

— Сам себе не веришь… — она запнулась, прикурила сигарету и засмотрелась в лобовое стекло, — что все, что у тебя есть, тебе действительно принадлежит.

Он вдруг почувствовал, как грусть, разъедающая его кислота грусти, перерастает в раздвоение, в необъяснимую, беспричинную жестокость. Испытал знакомое (как тогда, на окружном шоссе) желание изнасиловать Магдалину, надругаться над ее душой, наказать и очернить ее красоту. Он резко нажал на тормоза и съехал на обочину, чуть не угодив в придорожную канавку.

— Мне не хватает… — слова ускользали от него, он задыхался, накатило удушье, — не хватает…

— Не хватает свободы? — остановила его она. — Той, купленной свободы, уверенности в том, что все, что у тебя есть, принадлежит тебе?

Она оставила сигарету в пепельнице, прижалась к нему, обняла, и он почувствовал ее дыхание, губы, свое право обладать ею, ее самоотверженность и готовность принадлежать только ему, их примирение. Ее нос щекотал ему ухо.

— Наверное, в этом платье я похожа на монахиню… — сказала Магдалина.

Напряженность того разговора осела в его душе подобно кофейной гуще на дне чашки. Беспощадная проницательность Магдалины его смутила и огорчила. Ее слова о купленной свободе грызли Бояна, ему казалось, он слышал их и раньше, даже произносил их сам… словно она подслушала его мысли. Наверное, именно поэтому он так самозабвенно мечтал о порядке и законности — четкие правила в ведении бизнеса означали безопасность и надежность, регламентировали мораль денег, подчинение им всего остального. Он чувствовал свою силу, и пока что ему ничего не угрожало, но чтобы выжить и уцелеть любое дело нуждается в перспективе, любая Империя существует, пока расширяется. Тот ветхозаветный властитель баварской легкой промышленности из Мюнхена был прав. Боян знал с два десятка банкиров и преуспевших мошенников, ставших маньяками, потерявших реальное представление о жизни и о себе, почти обезумевших. Вместо того, чтобы с любовью и терпением культивировать свои деньги, они накупили по несколько Мерседесов такого класса, каким не пользовался даже управляющий «Дойчебанка», ограбили людей и пустили по ветру их сбережения, а сейчас не могут оплатить даже отопление в своих хоромах. Именно в этой атмосфере психоза, при всеобщей деградации Боян видел свой шанс, он крылся в его благоразумии и намерении сохранить и использовать свою нормальность.

Тем не менее часто, особенно в вечерние часы подведения итогов, им овладевали сомнения. Он думал о том, что Болгария невелика, что сам он незначителен, провинциально мелок, что ему недостает размаха. Его грызла, почти сокрушала догадка, что он, наверное, никогда не будет принят в то, самое подлинное масонство, которое создает настоящее, знает тайны будущего и управляет им. Потому что деньги — это, прежде всего, накопленное и сохраненное время, История всего мира. Вопреки претензиям к Краси Дионову, Боян догадывался, что и его собственные деньги все еще пугливо-провинциальны, ему не удавалось очистить их от эмоций, от предметности и перевести в абстрактную категорию. Казалось, они были не совсем его — и не потому что он их украл, он уже давно избавился от угрызений совести по этому поводу, а потому что они были домашними, рукотворными. Порой его охватывала такая же неуверенность, как тогда, в «Нью-Отани», на воняющем выхлопными газами подземном паркинге, когда ему пришлось пересчитать свой первый мешок денег. В соответствии с законами бизнеса он постепенно самоизолировался, до такой степени закрылся в непроницаемом сейфе собственного подсознания, что не мог в него даже заглянуть. Но Магдалина смогла. Она подобрала шифр и беззастенчиво, грубо, как взломщик, влезла ему в душу, узнав о нем больше, чем он мог позволить. Не только ей, но даже самому себе. Вот этого он не хотел ей прощать. И не простил.