Анна Васильевская - Домашний кинотеатр или исповедь правильной девушки

– Так почему ты все это не говорила маме?

– Не знаю. Мне безумно хотелось ей сказать, что это извращение, что я это ненавижу, терпеть не могу и больше не хочу. Думаю, я просто боялась. Мама на уровне рефлексов привила нам в детстве, что её гнев ни к чему хорошему не приводит. Я знала, что её злость и обида будут безграничны, что скандал из-за моего бунта будет длиться днями, неделями. Мне стыдно это сейчас осознавать, но мне было проще сдаться, чем попытаться постоять за себя. Когда я сегодня про это думаю, то даже не знаю, что было бы на самом деле. Мне сложно это предположить. Страшнее всего думать, что ничего бы не было, а я сдуру все это время молчала. Но почему-то мне кажется, что мама сумела бы отомстить. Она бы мне оставила мою комнату, никогда больше не пришла ко мне спать, но точно бы этого не забыла. Она бы меня все время допекала так же сильно, как и мою сестру. У меня, на самом деле, был только один настоящий выход из этой ситуации: съехать от родителей.

– И почему ты не съехала?

– Мне сложно сказать. Думаю, причин было несколько. И не все из них говорят о моих лучших качествах.

– Какие, например?

– Сейчас я подозреваю, что, прежде всего, из-за отсутствия положительного примера. Мама делала с папой, что хотела, и он никогда не сопротивлялся. Я не видела отпора, попытки защиты своих прав и точки зрения. Папа чувствовал себя жертвой, которую все должны жалеть. Он театрально закатывал глаза к небу, вздыхал, делал за спиной мамы всякие жесты, но ни разу ничего не предпринял. Со временем и я стала чувствовать это мазохистское удовольствие от осознания того, что я – жертва. Мне стыдно об этом говорить, но это развивало мою гордыню, моё ощущение исключительности, незаслуженного страдания. Кроме того, я думаю, что в какой-то степени я не съехала из-за денег. Вроде как зачем тратиться, если можно закрыть глаза на некоторые вещи и жить с родителями. Получается, что ради материального спокойствия я забывала про чувство собственного достоинства, про свою гордость и самостоятельность. Сэкономила эти деньги, но тратить мне их теперь отнюдь не легко.

– А какие ещё были причины?

– Крайняя неприспособленность.

– В смысле?

– В прямом. Нас с детства не приучали к самостоятельности. Я понятия не имела, что такое работа, как надо оплачивать коммунальные услуги, когда надо платить налоги, как заполнять налоговую декларацию. Моя карточка медицинского страхования лежала у мамы. Все телефоны врачей были у родителей. И было бы нереально сложно взять и за один день все это изменить: найти квартиру, подписать контракт так, чтобы меня не развели на деньги, вести домашние финансы, платить все в срок, пользоваться интернет-банком, заботиться самой обо всех сроках посещения врачей. Я ведь даже готовить не умела! Мне было двадцать с лишним лет, но я ничего больше, чем салат, в жизни не готовила. Потом, когда стала в университете ездить на стажировки, начала делать какие-то нелепые попытки готовки в общежитиях и на кухнях друзей, но, даже выходя замуж, понятия не имела, что говядина темнее свинины.

– Я понимаю… Но ведь можно было сначала пожить у друзей. У тебя ведь наверняка в университете были подруги, которые жили не с родителями?

– Нет. Я училась на двух факультетах, причём получилось так, что они были расположены друг от друга в пятидесяти минутах езды. Мне было очень сложно совмещать расписание так, чтобы ещё успевать бегать за автобусами, поэтому на каждом факультете я училась на разных занятиях с разными группами. То есть, за одну неделю я посещала лекции с семью разными группами, в каждой минимум человек по двадцать. На каждые занятия я прибегала впритык и часто убегала до их окончания, если преподаватели шли мне навстречу. Поговорить было просто не с кем.

– Но у тебя ведь были близкие подруги?

– Были две, обе со школы. У одной из них, Лены, были очень консервативные понятия о семье и очень строгие родители, поэтому я сильно сомневаюсь, что они согласились бы, чтобы я к ним переехала по той причине, что не хочу больше жить с моими мамой и папой. Родители второй, Маши, хоть и развелись, но продолжали жить в общей квартире, ведя открытую войну. Отец занимал одну комнату, а моя подруга со своей мамой – вторую. Мне там уже явно места не было.

– Ты с ними часто встречалась?

– С Машей я постоянно виделась в институте. Она училась по такой же системе, что и я, и наши занятия часто совпадали. Вне института мы особо не встречались, так как жили очень далеко друг от друга, Маша занималась танцами, у меня тоже были свои дела и увлечения, времени особо не хватало. А с Леной я виделась только тогда, когда это подходило моей маме.

– Что это значит?

– Это значит, что каждую встречу я должна была обсудить с мамой, подходит ли ей тот или иной день. Приходили мы друг к другу строго по очереди, ничего спонтанного.

– А договориться самостоятельно, без ведома мамы, встретиться где-то в городе? Просто показать свою позицию?

– Это, конечно, было возможно, я не спорю. Но это не имело никакого смысла. Перспектива дичайшего скандала дома отравила бы мне все удовольствие от встречи. И мне бы запретили общаться с Леной.

– Откуда ты это знаешь?

– От моей сестры. Моя мама ненавидела всех её друзей, с ними всеми было что-то не так, вели они себя ненадлежащим образом, семьи у них были странные и так далее. Сестра очень боролась за своих подружек, скандалила, кричала, отстаивала. А потом жаловалась мне, что пусть даже она отвоевала право встретиться с той или иной приятельницей, но удовольствия от этого уже нет, мама слишком методично облила все дерьмом, и дружить она больше с этими девочками не может. У меня за всю жизнь были только две подруги. Я слишком сильно ими дорожила, чтобы позволить маме все испортить, и была скорее готова согласиться обсуждать с ней удобное время для встречи, а потом действительно спокойно с ними общаться, чем отдать их на растерзание матери.

– Меня просто поражает то, что ты говоришь. Я не могу понять, как это возможно. У всех детей есть переходный, подростковый возраст, когда они бунтуют, никого не слушаются, а тебя это словно миновало. Ты все время со всем соглашалась, пусть тебе это было больно, неприятно или даже противно. Но периода протеста у тебя не было. Это ведь противоречит даже обычной физиологии.

– Да какая там физиология! Представь себе, что ты проснулся ночью и не можешь спать. Тебе хочется встать, зажечь свет, послушать музыку, почитать книгу, в конце концов, просто заварить себе чай, сесть в кресло и подумать. Но я не могла этого сделать. Я лежала почти неподвижно, чтобы не разбудить маму, изучала тантрические практики для борьбы с бессонницей, чтобы не валяться так часами, а заставить себя заснуть! Я перепробовала все – от пересчёта баранов до дыхательных упражнений.