Олег Мальцев - Желтое воскресенье

Громотков потихоньку вспоминал. Концерт заезжего скрипача… сцена, полусвет… фрак… пустые ряды кресел…

Мурманск потихоньку пустел. Еще утром Громотков шел усталый и злой. На себя; на жену — укатила под Ленинград, в Колпино, к золовке на клубничку; на золовкиного мужа, ветреного мужика, штатного ухажера, отчего приглашение «на клубничку» имело неприятный оттенок; отчасти на Гликмана — представителя Регистра, человека умного, но хитрована, который всегда придирался при приеме котельного хозяйства.

И вот как бывает: день, обещавший суматоху, нервозное напряжение, сам собой разрешился, превратился в свободный, а главное — бездумно-счастливый, в один из дней, когда все задуманное получается, без видимых усилий. Жена оказалась у родителей в Щекино, золовка-трепуша, как всегда, подвела, Гликман внезапно заболел гриппом, и судовые котлы «Державина» после ремонта принимал незнакомый инспектор. К четырнадцати часам, сделав мелкие замечания, инспектор подписал приемочный акт. А в пятнадцать тридцать Громотков, слегка навеселе, — с Воробьевым выпили по рюмке — был уже совершенно свободен, не зная, чем себя занять. Он уже шел через площадь Пяти Углов, как всегда присвистывая на ходу, в мышцах молодо гудела кровь, он поднял голову к небу, тихо засмеялся и ударил носком ботинка подвернувшийся голыш. Он шел, слегка касаясь ногами асфальта, каждая жилка его тела звенела туго и радостно…

…Музыкант держал инструмент небрежно, на весу, как держат авоську… потом медленно — казалось, неудобно — устроил скрипку в гнезде между плечом и щекой и, уже не глядя в зал, шумно два-три раза ударил смычком. Но что-то не получалось, мешало; он даже пошевелил плотными плечами, не отнимая скрипки, опустил локоть вниз; защемленная скрипка была продолжением острого подбородка; свободная правая рука что-то мараковала над грифом. Наконец он закончил приготовления и легко, как бы отлаживая скрипку сверху, провел смычком, вывел бесконечно длинную печальную ноту…

— Сибелиус!!!

«Вот-вот! Сибелиус!» Громотков вспомнил разгадку прерванной фразы: видимо, радист Волобуев переключил голос столичного диктора на полуслове.

…Вначале игра скрипача не трогала Громоткова. Плоское рябое лицо музыканта, высвеченное ослепляющим светом, ничего, кроме раздражения, не выражало. И только глаза, спрятанные в глубоких глазницах, сияли сознанием превосходства. Музыкант играл рассеянно, позволял себе зыркать в зал. Громотков отвлекался по сторонам, ерзал на стуле, переминался и механически скручивал обтрепанную голубоватую ленту бумаги — что осталось от входного билета.

Скрипач, не прерывая игры, как мог защищался от безжалостного света ртутной лампы, поворачивался боком, перемещался по краю сцены, наконец остановился, прикрыл глаза, положил голову на плечо — казалось, заснул. Теперь его ничто не отвлекало, волшебные звуки музыки полились в зал.

Сидя близ сцены, Громотков пристально следил за игрой скрипача, смычок плавно взлетал, обрушивая на публику каскад тонких печальных нот. Механик еле успевал следить за рукой: белая узкая кисть в обрамлении накрахмаленного манжета словно запаздывала в широком стремительном ритме мелодии, но тонкие сухие пальцы, бегающие по грифу, были так послушны, так выразительно точны, что казались живыми существами. Одухотворенная работа пальцев поразила его воображение больше всего остального.

Позже, проходя по улице Челюскинцев, Громотков увидел скрипку в витрине музыкального магазина. Его любопытство было так велико, что он вошел и попросил продавщицу, смуглую, пухленькую девчонку, показать инструмент. Механик держал скрипку в руках осторожно, внимательно разглядывая лакированную поверхность, впервые в жизни касаясь ее руками; простой вид скрипки разочаровал его; он не мог поверить, что вот это все и есть. Но геометрическая точность линий, звонкость сухого дерева необычайно подействовали на него. Это было нечто большее, чем дерево, казалось, что такая форма имеет душу предмета; механик вскоре догадался практическим умом, что сила маленького инструмента не столько в объеме, сколько в устройстве воздушных полостей, в изгибах и пропорциях и в звуках самого дерева. Взяв в руки смычок, Громотков скользнул им легко по струнам, ожидая тонкого печального тона, который раньше слышал, но скрипка неприятно пискнула, вызвав оскомину на зубах.

— Смычок надо помазать канифолью, тогда она заиграет, — сказала продавщица. Но Громотков ничего не понял из того, о чем она говорила, опробовал инструмент доступным себе способом — легко прищелкнул корявым ногтем по плавному изгибу спинки. Раздался сухой приятный звук. Громотков успел поднести инструмент близко к уху, шмелиное гудение еще продолжалось долго. В глазах молодой продавщицы появились удивление и испуг, темные раскосые глаза настороженно-внимательно следили за манипуляциями странного покупателя.

— Хорошая скрипка, со Знаком качества!

— Я понимаю, — нерешительно покачал головой механик.

Девушка, видимо сбитая с толку неопределенностью ответа, спросила:

— Завернуть?

— Я не умею… — растерянно, с сожалением улыбнулся механик.

— Жаль, скрипка весьма хорошая, выпущенная в середине квартала, — бесстрастно повторила продавщица.

— …Сте-па-но-вич! Обед простынет!! — прервала его мысли повариха Жанна грубоватым и сильным голосом, пристукнув дважды в приотворенную дверь.

Громотков только хмыкнул в ответ, ему вовсе не хотелось есть, сам вид привычной пищи вызывал отвращение. Кроме того, желаемого отдыха не получилось. Думая так, он вдруг решился на рыбалку.

Механик подошел к тумбочке и принялся разматывать стеклистую леску, ища в ней обрывы и изъяны. Смятая коробка «Казбека» была старой, обшарпанной по углам, черный глянец знаменитого всадника в разлетающейся бурке потерял первоначальный блеск. Рисунок был исколот острием крючка. Он давно искал новый материал, чтобы заменить коробку, — кусок пенопласта, куда бородка японского крючка входила бы мягко, но прочно.

Громотков сел укромно на корме, среди разбитых ящиков, бухт каната, бесцветная нитка скользнула бесшумно в зеленоватую воду, зато коробка, трепеща, словно живая, прыгала по железной палубе. Он пытался разглядеть блеск крючка и красную тряпицу — приманку для рыбы, но в зеленоватой мутной толще ничего не было видно. Отвлекшись, Громотков стал разглядывать противоположный берег; на красной крыше сельсовета кто-то тюкал топориком, звук «тюк-тюк-тюк» долетал ослабленно; кроме того, северный ветер все крепчал, выцветший флаг на мачте держался почти горизонтально.

Клева не было. Солнце продолжало слепить, однако по-северному грело плохо; утомившись от блеска, механик прикрыл глаза и незаметно для себя задремал.