Алексей Шерстобитов - Онколига [СИ]

Поднявшийся на этаж и сразу привлекший к себе всеобщие внимание и ненависть следователь Всеволод Яковлевич Кашницкий, выглядел решительным и непроницаемым, хотя на деле, молодой человек замученный сомнениями и, какой-то внутренней духовной болью, причину которой мы узнаем лишь во время его выступлении, боролся сам с собой ежеминутно.

Не замечая людей, ничего не слыша, не видя происходящего на улице, хотя именно он и должен был бы принимать все это на свой счет, следователь постоянно нечаянно попадался на пути Ермаковой, извинялся и переходил на другое место, попадаясь ей снова. Все повторялось несколько раз, пока уставший от этого Самуил, встав, не взял его рукав пиджака и не усадил на диван рядом с собой, что было неверным с точки, тех же самых политесов, но…

Через минуту прибежал взволнованный, еще более молодой следователь, упал почти в приступе отчаяния рядом и начал быстро рассказывать о происходящем на улице, обращая особенное внимание на четкую подготовку, проведение и надписи на обратной стороне плакатов:

— Яковлевич! Небом клянусь — это заговор! Что-то будет…

— Успокойся Миша… Заговор действительно имеет место быть, и я тебя уверяю, я сделаю все, что в моих силах, что бы его предотвратить! А это…, это все обычная реакция достойных людей на чиновничий «беспредел»! — в чем-то я их даже поддерживаю… Успокойся, все будет хорошо…

— Нууу, вам то, понятное дело, виднее, нооо…, может быть спецназ вызвать: дай им волю, они ведь нас могут и разорвать…

— Спятил, что ли? Те, что на улице — на ладан дышат, а те, что здесь…, нет, не переживай, они слишком себя уважают, что бы до чего-то подобного опускаться. Скорее власти не выдержав, силу применят…, да — это вполне в нашем духе… Эх…, очарованный народ… — нет Бога в душе, вот и очаровываются надеждой, которую во всяких подделках видят…, а эти…, а эти, похоже, как и я — познавшие разочарование…

Виктория, в совершенном спокойствии, овладевшим ею два дня назад, давно забытом, но таком необходимом, заняла место посреди скамьи в клетке, видавшей внутри себя людей разных. Несмотря на свою «всеядность» место это пребывало в удивлении, если такое возможно сказать о предмете неодушевленном и совершено безразличном, как к самому себе, так и к помещавшихся в его утробе.

Обычно заседание суда по подобной причине — лишь мимолетное представление, на котором заранее обреченные на провал выступления защитника и его подопечного, роли не играю, занимая только время, отведенное проформы ради, и вида соблюдения законности, для. Часто и постановление суда о продлении нахождения под стражей готово еще с утра. Ничего другого и не ожидалось в этот раз судьей и секретарем. Первого немного нервировали люди, собиравшиеся посетить заседание, их было около двух десятков, но следователь, ведший дело, убедил в необходимости их выступлений, к тому же отказать главному судмедэксперту страны, да еще с таким авторитетом, было бы просто недопустимым оскорблением.

Числился в списке еще один человек — судья не совсем поняв, кто именно, кивнул одобрительно головой, не разобравшаяся секретарша, зачитывая весь список свидетелей, перечитала еще раз странные имя и отечество Владыка Маркелл [72] (Конечно, это написано ради «красного словца, следователь написал бы настоящие данные, но что-то подсказывает, что верующему человеку, был бы приятнее именно этот вариант) на что констатировала: «Наверное, иностранец». «Ну иностранц, так иностранец» — подумалось, еще не вышедшему из изучения сразу нескольких уголовных дел мужчине в мантии, что он привык делать с самого утра, на свежую голову, сразу по приходу на службу.

Еще бушевали страсти, имевших в томах уголовных дел, нюансы преступлений, ухищрения адвокатов, витийства следователей, хитросплетения выводов экспертов — это было сегодня для него главным, а не какое-то «проходное» заседание, которое его попросили провести, в виду отсутствия коллеги по причине «тяжелой и продолжительной», как принято говорить.

Человек этот обладал приличным стажем, но до сих пор не мог привыкнуть с легкостью выносить суровые приговоры, не гордился, как некоторые, имеющимися у него несколькими пожизненными заключениями и даже расстрелами. Лица приговоренных им на долгие сроки не преследовали его, но оставались в памяти с настоящими эмоциями, у кого редкими, у кого-то не сходящими с лиц. «Его честь» обладал некоторой прозорливостью и по начальному поведению подсудимого в самый первый день, умел понять, виновен человек или нет. Тоже касалось и раскаяния, что встречалось в настоящем своем виде не часто, но намерение он ценил почти так же, как само действие — все имело для него свою цену и для всего он находил объяснения, видя настоящую мотивацию поступков, как в этом зале, так и еще на свободе, до и при совершении преступления.

Он научился, осуждая здесь на лоне закона, не осуждать вне этих стен никого, считая, что право такого у него нет, при этом даже не задумался ни разу, верит он в Бога, или нет. Вечность и временность существовали в нем совершенно спокойно, каким-то странным образом достигнув паритета. Так бывает, когда человек, находясь на самой вершине, не пришел еще к необходимости задуматься о каком-то жизненно важном решении, и находясь в состоянии, когда все устраивает, полагается на нечто, что подтолкнет его либо в одну, либо в другую сторону.

Такие индивиды становятся в преклонном возрасте либо монахами, либо безусловными неуклонными приверженности зла. Именно в такие моменты бесы начинают особенно активно пытаться сбить человека с состояния равновесия, перетянуть на свою сторону, прикладывая массу невероятных усилий и ухищрений. Утро началось с какой-то мысли о римском прокураторе Иудеи начала первого тысячелетия нашей веры, принимавшего участие в суде над Богом — Словом, что оказалось навязчивым, и даже немного увлекло своими ожившими в судье рассуждениями, будто, как-то внезапно оживший прокуратор, выбрал именно его себе в собеседники.

Он был надоедлив, как привязавшаяся с утра песенка, от которой никак не освободиться, кроме того настойчив, чем начал вызывать неприязнь и опасения — оставалось, либо принять его, сойдя с ума, либо изгнать, Именем Господа, выбрав, не известную до сих пор дорогу в храм.

Федеральный судья и не подозревал, что сегодняшний день, начавшийся, как обычно, для него может стать переломный, направив, или к восхождению, или падению…

«Его Честь» привычно вошел в небольшой зал суда, где уже пребывали подследственная, в отношении продления срока содержания под стражей которой и нужно было принять решения. Уже присутствовали: адвокат — молодой, но по виду, очень по боевому настроенный парень; следователь с видом, происходящей в нем тяжелейшей борьбы; его помощник, постоянно нервозно, то ерзающий по стулу, то почесывающийся, то что-то ищущий в карманах; и какая-то молодая женщина, проходящая по документам, как общественный защитник, с равными с адвокатом правами. На последней человек в мантии и остановил свой взгляд. Это лицо он, где-то уже видел, причем, где именно не вспоминалось, однако впечатления от этого остались весьма положительные. Судья еще будет возвращаться к этому вопросу, постепенно вспоминая разные подробности, пока, наконец, не вспомнил, что это было по телевизору.