Алексей Шерстобитов - Онколига [СИ]

Вот строки, ему запомнившиеся из разговора с Владыкой, сказанные им только недавно: «Внимай себе. Занимайся собой, не выходи из себя, не интересуйся всем этим внешним, а вникай в себя и учение, занимайся сим постоянно, и вот уляжется весь твой бунт. У Ивова [67] (Иов ветхозаветный — «Книга Иова») ведь какой был бунт против Бога, вплоть до его отрицания и обвинения, что „никто, как Ты (Господь) покровительствуешь Ты всем злодеям. Если не Ты, то кто, почему они так живут?“. Но когда увидел в облаке кроткий лик Христов…, вот и ты, Иван, подумай, что скажешь, когда столкнешься лицом к лицу с Богом…, скажешь ли те же слова, что и Иов многострадальный: „И отвечал Иов Господу и сказал: знаю, что Ты можешь, и что намерение Твое не может быть остановлено“ [68] («Книга Иова» Гл. 42) — на что будет отвечено: „Кто сей, помрачающий Проведение, ничего не разумея?“ [69] («Книга Иова» Гл.42 ст.3) — вот цена всех рассуждений наших!». И эти строки останавливали его в своих прежних рассуждениях, ибо видел он теперь в них цену своим мыслям, в стыде осознавая, что он «омрачающий Проведение, словами без смысла», [70] («Книга Иова» Гл. 38, ст.1) обязанный прежде, чем поднимать сознание свое к размышлениям о себе, смириться, а потом внимать, с благодарностью воспринимая все даруемое Богом, но для этого нужно научиться уповать на Его волю, постоянно повторяя «Господь да управит»!..

Владыка, уходя, благословил и напоследок протянул, как он сказал «кладезь» ответов для находящихся в безнадежном положении, как они считают:

— На самом деле это их положение и есть единственный выход к воплощению надежды…, но подходи к этому не умом, а сердцем!..

Сталин настолько возбудился этой тайной, как он подумал — скрытым от грешников и наслаждающихся жизни нечестивцев, резервом, что схватывал книгу, читал несколько строк, и пронзенный новым откровением истины, падал на подушку. Но не проходило и пяти минут, как он тянулся снова, и снова, и снова повторяя возвращение к тексту, пока не кончилась книга, что не остановило его, начавшего читать заново…

«Почему беззаконные живут, достигают старости, да и силами крепки? Дети их с ними перед лицом их, и внуки их перед глазами их. Домы их безопасны от страха, и нет жезла Божия на них… А между тем они говорят Богу: «отойди от нас, не хотим мы знать путей Твоих! Что Вседержитель, чтобы нам служить Ему? И что пользы прибегать к Нему?»… — страшны истины, ударяющие по тебе, совестящие и ругающие, не хочется принимать их за верные и справедливые, тем более, когда не ведает человек страха воздания за содеянное и в последствия не верит, от куда им взяться, если не было ни одного?!

Сталин жил, как бы двумя мыслями одновременно, одна не умела перебороть другую, и всему причиной была нерешительность, которую было вот так просто не перебороть, встав на сторону одной или другой, ибо он был человек не бедный, далекий в своих навыках от справедливости.

Понимая в этих строках правильность вопрошаемого, видел он, что относится не к спрашивающим, а к тем, о ком речь. Точность формулировок древних текстов по отношению к сегодняшнему дню поражала его — не было на земле, видимо по-другому! А многие ли смирялись, принимая эту справедливость и истину, теряя прежний комфорт, власть, которую сберегали за счет денег, возможности, которые боялись потерять? Что даст отказ от них здесь и сейчас…, ведь здесь и сейчас — это реальность, а будущее не ведомо… Как узнать его, чтобы принять решение сейчас — боязно ошибиться, поверив в невидимое!

Но чувство и, уже надмевающее знание о существовании этого не видимого, изменяло его, все больше раскрывая текст: «Часто ли угасает светильник у беззаконных, и находит ли на них беда, и Он дает им в удел страдания во гневе Своем? Он должны быть, как соломинка пред ветром и плева, уносимая ветром» — качая головой, и видя всю правильность, говорил сам себе: «А ведь нет этого!», но тут же вспоминал о себе и своем положении, о черте, как он ее понимал, в виде висящей над пропастью нитью, по которой он, Иван Сталин, переходит сейчас от бытия земного к бытию вечному, оступись и сорвешься, посмотри вниз и сорвешься, да и вверх то страшно — вниз увидишь всю свою неправду, вверху свет, высвечивающих ложь о себе, а впереди что? Вот и трудно, боязно приняв решение, начать все заново, ведь столько пути пройдено, да и накопленного жаль! А дальше страшное: «Бог бережет для детей его несчастье его» — Господь наказывает в детях! Но до того пал человек, что и судьба детей его собственных уже не заботит, главное, что ему хорошо!».

А у него и ребенка то нет… Вот запнулся на этой мысли, совсем позабыв о предпринятых поисках, о смысле визита к «Нечаю», и главное — есть одна ниточка, пока никуда не ведущая, но есть человек, не может не быть, несущий сейчас кару за него, причем так, что он и не знает где и как, а ведь и переживать за него начал, и помочь имеет возможность.

«Как мне найти ее?! Ни единой зацепочки ведь? Господи, помилуй, все в руках Твоих и замысле Твоего Проведения! Что делать мне?!» — вспомнились слова Хлыста в объяснениях причины, из-за которой он выстрелил в «Нечая», главной суть которых было восстановление справедливости — вот не получалось у него, когда шел слугой закона по дороге возмездия, а тут всего один выстрел и на тогдашний его взгляд справедливость сотворилась… «Нет, не прав он, не он давал жизнь, ни ему и отбирать… А вот справедливость к себе — это верно и возможно».

Снова прибег он к книге: «Один умирает в самой полноте сил своих, совершенно спокойный и мирный; внутренности его полны жира, и кости его напоены мозгом. А другой умирает с душою огорченной, не вкусив добра. И они вместе будут лежать во прахе, и червь покроет их». [71] («Книга Иова» Гл.21, ст. 1—26)

Прочитав трижды это место, Иван задумался: «Как же так! Как тяжко было жить этим людям без знания и даже предположения о вечной жизни души! Как страшно даже подумать о конечности, как это все меняет, подтверждая, что нет смысла жить праведно, но наслаждение и несправедливость — вот гарантии прожитой не зря жизни! Но то ведь было до Христа! И сам Иов уже пришел к мнению не конечности — мерцает надежда, на возрождение в вечности, и дает, возвращая благополучие, здоровье, благоденствие ему Господь, как бы с одной мыслью — Мне все подвластно, но что ты выберешь, воскресение здесь на малое время, или там навсегда?!»… — ошарашенный этой мыслью, Сталин не мог больше читать, ибо разрывалось сознание его от простоты выводов, приведших к осознанию пути, который ему и приемлем и приятен, даже если пройдет в нищете.

Теперь он знает, что не может попустить своему ребенку позволить страдать — искать его, молить Бога о прощении своих страшных дел, снимать страшный груз ответственности со своего чада, не сомневаясь, что вся история жизни его девочки — есть истязания ее им самим. Прямо сейчас он готов был воспринять в себя и на себя все, что несла она, хотя и не знал, что именно, ориентируясь только на страх за нее, который не мог быть пустыми переживаниями, но взаимными импульсами родных душ.