Алексей Шерстобитов - Онколига [СИ]

— Владыка…, а кто был этим человеком, может быть озвучите его имя нам, что-то еще скажет… Вы же можете это имя огласить, это ведь не противоречит тайне исповеди?

— Совсем не противоречит… Думаю, вы получите это имя, обследовав внутреннее содержание, что станет неопровержимым доказательством, позволяющем освободить невиновного…

— Нууу… ну и кто же тот человек, признавшийся вам и оставивший это?…

— Его звали Андрей, после я узнал фамилию — Хлыст…, он бывший следователь…

— Нет! Не может быть! Вы лжете!.. — Кашницкий вскочил в отчаянном возмущении, разбрызгивая слюни — весь мир померк, основы мировоззрения, где Хлыст занимал много места, вдруг заколыхался:

— Этого не может быть! Это не то, что доказать, это представить не возможно!..

— Всеволод Яковлевич, если так, то вам и открывать ящик… — Не задумываясь, следователь подошел со своим помощником, и взяв из рук священника, коробку поставил на стол, немного помявшись, открыл… Увиденное вызвало неподдельное изумление, от которого сперло дыхание, он забыл на мгновение, как дышать, затопал ногами, застучал кулаками по столу, замотал головой, взвыл и в бессилии опустил руки — наверное, так неожиданно выглядит только снятая с богатыря кольчуга, повешенная на поручень:

— Теперь… — это не может быть…, но, кажется, так и есть… — Судья привстав снова, наклонился, перегнулся через крышку и заглянул внутрь:

— Ого! Ну Владыка… — и сколько это пролежало в храме?

— Это хранилось не в храме…, разумеется, на что было получено благословение — у нас свой регламент и свои положения на подобные нюансы… Если у вас имеются вопросы, задавайте…

— Я даже не знаю…

— Я думаю, нужно отправить на дактилоскопическую экспертизу… — Кашницкий, успокоившись, вспомнил, что хотел выступить, и сейчас для этого самое подходящее время:

— «Ваша Честь», я прошу слова…

— Ну конечно… — имеете права, к тому же кто-то должен все это, как-то прокомментировать… — Всеволод Яковлевич, внешне, выглядя подавлено, горел изнутри странным пламенем, сил для выступление не было, но было понимание, что нужно сделать:

— «Ваша Честь»…, подследственная…, господин адвокат…, все…, Владыко, вам низкий поклон, вы для меня проложили путь…, я не знал, как поступить, но ваш пример…, я знаю, вам это далось нелегко, но долг не перед людьми, а перед Богом, вот, что движет вами…

— Любовь к Богу — она первична, сын мой, потом уже долг…

— Да, да, конечно…, я приношу свои извинения…, я желал покончить собой, но посчитал это сделать не возможным, поскольку вину это с невинного не снимет! Поверьте — это была только слабость, гораздо страшнее — это гибель карьеры, крест на всем, что было дорого и важно, я это понимаю, и все же обязан признать окончательно и бесповоротно: я ошибался! Эта женщина, действительно не виновата, иии…, и я требую ее освободить немедленно!..

Что можно сказать? Наверное, читателю может показаться дело конченным, но не тут-то было! Правосудие — существо, иногда зависимое!..

Судья, не ожидавший такого поворота и выступления следователя, встал совершенно белый, он не видел перед собой зал, заполненный восторженными улыбками и поздравлениями, окруживших маленькую камеру, с находящейся в ней Викторией, но перед ним стоял во весь свой могучий рост император Великой Римской Империи, держащий большой палец книзу, что решало его судьбу, как не состоявшуюся. Понтий Пилат, то же стоял рядом с ним, покачивая головой и говоря: «Вот, вот, представляешь, каково мне было?!».

Туман рассеялся, и оказалось, что он смотрит на безвинную жертву, что не вызывало никакого сомнения, но он не был в состоянии ничего вымолвить. Время шло, сил больше не становилось, мысли перешептывались сами с собой, напискивали, возмущались, страх копился и вынуждал, сдаться злу. Наконец, собрав всю волю в кулак, он родил:

— Я не могу ее отпустить… Не имею права… — Зал застыл, не в пример событиям двух тысячелетней давности, позволил быть услышанными, следующим словам, произнесенными Владыкой:

— Будьте так любезны, подойдемте к окну… — Странное предложение показалось судье спасительным, он последовал приглашению, постепенно приходя в себя, тем более ему показалось, что Епископ то же хочет поддержать его.

Стоящая, почти мирно, людская масса со странными, явно не имеющими к суду, требованиями, еще больше успокоили его совершенно:

— Да, несчастные люди, я даже в чем-то поддерживаю их, но что я могу?

— Вы не поняли… — Появление Епископа в окне, оказалось сигналом к перемене мест «слагаемых» — митингующие быстро перевернули плакаты, показав только одну фразу, требующую освобождения Виктории Скуратовой:

— Вот теперь посмотрите, и вокруг журналисты…

— Нооо… Это же…

— Посмотрите — к ним…, к журналистам подходят люди только что бывшие в этом зале… У нас с вами нет другого выхода… — Совесть трясла судью, он видел, что действительно должен поступить по закону и отпустить, но так же он понимал, что даже, если он и вынесет такое постановление, все может быть тщетно:

— Как же вы не понимаете…

— Я понимаю, очень даже понимаю, возможно вы пострадаете, а возможно всё просто преувеличено… Давайте попробуем…

— Хорошо, но сначала, мне нужно сообщить… — В отдельную комнатку уединились судья, следователь и Вдадыка…

Первый позвонил «наверх», попытался начать объяснять ситуацию, но история была длинна, ее прослушали лишь от части, и кажется, поняли абсурдность обвинения и безвыходность ситуации, он нажал на кнопку громкой связи и показал ладонью на динамик, призывая послушать всем вместе:

— Я так понял, что она ни в чем не виновата? Факты тому есть? Насколько они серьезны и правдивы.

— Да это просто факты, а у следствия вообще ничего?… — Кашницкий закрыл глаза и сжал веки.

— Он что, этот следователь, идиот?! Где он?

— Я здесь, следователь Каш…

— Каш-маш, ты что творишь… Хотя какая разница… Сейчас будете объяснять ситуации министру юстиции лично…

Следующий человек, было очевидно, что страшно торопился, но выслушал и переспросил:

— А вы кто?

— Я следователь Кашницкий, расследующий это дело…

— Ну и расследуйте…

— Ааа…

— Вы что обязанностей своих не знаете…, ищите, ищите… — Раздались гудки… Владыка улыбнулся:

— Ну что рабы Божие… — у страха глаза велики! Господь — мера всего! И Он и тогда, и сейчас все тот же… Пойдемте, освободим страдалицу…, ну с Богом…, с Богом!