Алексей Шерстобитов - Онколига [СИ]

— А если я покину этот мир…

— Я следом покину его — это будет уже слишком…

— Не будем думать об этом, но просто жить…

— Мне ведь надо то, совсем малость, хотя бы…, хотя услышать «пойдем», что бы знать, что он ждет… Это глупо, я знаю…, но я боюсь, у меня нет ответа…

— Может быть я помогу…

— Ты единственный, и способный помочь, и помогаешь… В тебе я чувствую рану от большего и страшнейшего, чем был у меня, перелома, ты знаешь как, что и зачем… Яяя… если я выйду замуж, если я найду другого человека или он найдет меня, мы…, нет! так мы уже не соединимся, во мне нет для другого места…

— Ну а если вдруг?!

— А если случится «вдруг», то с кем из них я воссоединюсь там…, как мне это переступить, я не могу оставить его, существующего там, и не могу никого впустить на его место здесь…

— Это просто… Господь принес нам весть о вечной жизни, если ты веришь в нее, то можешь поверить и в то, что там «не женятся и замуж не выходят, но живут, как Ангелы»…

— Да, да, Владыка говорил уже не раз: «…но как живут Ангелы»…

— Не знаю как… — они духи, они бесполы…, наверное, они относятся друг к другу, как мы относимся сами к себе, когда на маленький момент умудряемся почувствовать в себе гармонию или благодать…

— Хорошо сказал… Но вот ты держишь меня за руку, и мне хорошо, я просто осознаю сам факт этого и ничего не хочу менять! А почему он состоялся и зачем он, яяя…, я боюсь думать — просто принимаю его… Мне хорошо, я боюсь отпустить твою ладонь, но боюсь и сжать сильнее…

— Взявшись за руки легче преодолеть то, что тяготит нас обоих, легче дожить каждый день до конца, думать о следующем, просыпаться, чувствуя не опасение предстоящего, или вспоминать страхи прошлого, что может свалить тебя в отчаяние, но пульс сердца, бьющегося в унисон, имеющего ту же надежду, те же стремления, ту же боль…

— Тогда не отпускай мою руку, а я не отпущу твою… — Звонок телефона прервал их разговор, бывающий таким, наверное, раз в жизни. Они многое успели сказать в нем, гораздо большее, чем большинство живущих и уже умерших, не умея, не осмелившись, не зная. Теперь вещало само Проведение, тоже слышавшее их:

— Иван Семенович, ну вот я узнал, где она…

— Золотой ты мой…

— Дааа…, не льстите, по пояс деревянному! Она…, не поверите, она даже у нас в лиге… Сейчас Алевтина в клинике у Марка Вайсмана, придется ехать в Москву…, я звонил ему, он как-то странно выразился…, она туда попала благодаря Татьяне нашей, он просит поспешить…

— Я еду…, какое-то странное предчувствие…

— Ну вот видишь, а ты говорил, что найти дочь твою не возможно…

— Ты знаешь, у меня такое впечатление, что она была постоянно где-то рядом…, и какое-то огромное чувство вины…, знаешь, будто я виноват в том, что она вот-вот уйдет… — Вика и Иван подъезжали к новому паллиативному отделению, которым назначили командовать Вайсмана — он встречал их сам:

— Привет, Марк! Что-то на твоем лице читатется выражение мучительного переживания…

— Некоторые больные иногда говорят, что врачи существуют сами по себе, а они сами по себе, а вот знаете, я вот без них себя не представляю, уходят они, и с ними уходит часть меня… — Иван и Виктория переглянулись:

— Это нам известно, хотя мы и не на твоем месте… Господь воздаст тебе за каждую частичку сторицей…

— А еще…, вот только что, ушел человек…, он должен был остаться, но почему то так стремился, что ушел…, и последние его слова были: «Смерть — это состояние, в которое впадают некоторые пациенты с целью унизить своего лечащего врача»… Страшные слова…, я знаю, что они были сказаны не обо мне…, но почему то я принимаю их именно на свой счет…

— Знаешь, сколько всего я принимаю на свой счет?!..

— Иван…, сейчас тебе будет тяжело, иии…, я не знаю, сможешь ли ты справиться с…

— Она ушла?

— Уходит, но из последних сил ждет тебя… — Они поднялись на лифте на нужный этаж, ноги «Полторабатька», совершенно «ватными» тяжеленными столбами, разваливаясь, еле тащили его по полу. Двери мягко закрылись, он прикрыл веки, слегка увеличившееся давление, за счет понимания лифтовой кабины на верхний этаж, втолкнуло его, часто всплывающее пред ним вспоминание единственного разговора с его дочерью, пол года назад, но ужас! — тогда он еще не знал, что эта несчастна женщина рассказывала, возможно, о самом счастливом дне ее жизни. Рассказывая ему, она обмолвилась, что очень бы хотела, что бы это услышал ее настоящий отец! Сказала, и добавила, что любит его, даже не помня, как он выглядит!..

Речь шла о первом её походе с дочерью в детский садик, по протекции батюшки, знавшего еще живым ее, убитого грабителями, мужа, священник и сопровождал:

«Дядя Иван (так Аля обращалась по простому с своему отцу, еще не зная, что это папа), неожиданно мы дождались такого знаменательного события, жаль папочка не дожил. Это было почти годик назад… — Женечку в детский садик первый раз отводила!!! Тогда ведь не думала, что вот так вот будет…, а сейчас и вообще не знаю…, доживу ли до школы — не доживу…, но вот это событие было у меня…, у нас в жизни, а ведь только сейчас понимаешь, что ни у каждого такое случается! А у тебя произошло…, вот ты и оценила, и в сердце сохранила… Как-то все так сумбурно тогда получилось — пока мы с Катечкой Козловой в разных учреждениях в неравных боях справки всякие для садика добывали, даже не осознавали торжественность нависшего момента…, и тут нам с Женечкой, как-то, заглянул отченька — он тогда уже в другом храме служил, а меня из нашего уже поперли…, вошел так, заважничал в шутку, и улыбаясь, говорит: «Все, завтра, Аля, тебя с дочкой в 8 утра в садике ждут! Ну тут…, всю ночь я из своего старенького платьица наряды Женечке перешивала, что бы не опозориться в тряпье то нашем. Она не спала — все примеряла…, Катя привезла ботиночки — ну красотааа, будто свадьбешные…, дочь и их одев больше не снимала, едва уговорили прилечь поспать, пусть и в них. Она уж даже засыпая, все порывалась выйти прямо в ночь, чтобы завтра не опоздать… Утром приняла «кетонал», [74] (Обезболивающее, противовспалительное) но он на меня не успел еще подействовать, все болит, тянет, но праздник же! Так, что я не хуже доченьки — напялила сапоги на каблуках, тоже Катин подарок — они хоть и ношенные, но совсем, как новые, молния только одна заедала, поплелись вместе с Катюшей в машину…, обе — двое, как поползни. Батюшка сам по себе должен был подъехать. Приезжаем — группа такая вся в игрушках, воспиталочка приятная такая…, все мне понравилось, одна проблема — доченька моя раскудряшечка думала, что садик она вместе с мамой будет посещать! Всякие заманчивые предложения — типа куколками, посудой игрушечной, кубиками играть, за столиком маленьким кушать — это ей сильно понравилось, но в комплекте с мамой, причем так, как мы дома привыкли — все на пару делать…, а я даже за столик детский не поместилась… Я давай хвостом вилять — пустите меня в группу вашей девочкой немного побыть! — Заведующая так на батюшку посмотрела, потом на Катю и решила уступить: «Ладно — ненадолго так и быть!». Усадили меня, недокетоналенную на детский стульчик завтракать, как не развалился и не знаю! Мое дите почти одно позавтракало — никто к каше «Победа» — это так в меню и написано, не притронулся, хлеб с сыром никто даже не покусал! Воспитательница с няней сделали вид, что все хорошо, полные тарелки и сыр убрали. Детей даже уговаривать не пытались! Двое малышей ревут, не переставая — один платочек потерял, воспитательница — сама еще девонька, с ним давай по этажам платочек разыскивать — без платочка, потому что жизнь не мила никому… Второе дите за ними гоняется — орет… Остальные с мрачным видом в игрушки играют. Моя же усадила меня на детской кухне, как настоящая хозяюшка, Господи, а у нас которая дома-то…, один обморок, хоть здесь-то…: и уголок, и печка, и мойка и все дела, «сварила» мне в кастрюльке кубик игрушечный, синего цвета, почему-то, накормила и вцепилась в мальчика за всем этим наблюдавшего, тянет его за рукавчик, и нам обоим заявляет: «Понбдюм масиню чинить — поледим в магандиню! Типа — пойдем автомобиль починим, за продуктами съездим! А ти — нигудя не ходать! Отченьку и Катю в коридоре пристроили, выход охранять и пригрозили, чтоб сидел! И все!!! Слилась тут моя ненаглядочка с толпой таких же добытчиков — хозяюшек, про нас совсем позабыв! А я не одна осталась, со мной на кухне сидит чудо рыжеволосое в джинсовом комбинезончике и такими огромно-голубыми заплаканными глазами на меня, как на Спасителя смотрит! Обнялись мы с ним и целый час проплакали — он из-за того, что мама не идет, а я — потому что попу больно от уколов… Как же я мальчонку такого же хочу!!! Такового ласкового, как отец Женечкин был, все понимающего, такого вот любящего…, моего, моего… Но… Моя красавица в восторге — игрушки, пацаны, все дела! Мы с мальчонкой книжку нашли — там всякие ягодки, воробышки, зверюшки — нам так понравилось, что мы даже развеселились, да и «кетонал» наконец подействовал! Тут куча еще таких же на смех наш набежала — наготовили всего, давай меня угощать… И тут мне говорят: «Мамаша, хватайте своих папашу (отче) и сестру (Катюшу), которые в коридорчике у нас спят, похрапывая, и линяйте побыстрей! И мы, схватив в руки сапоги, смылись как три позорных предателя!..» * (Этот эпизод написан на основе настоящего рассказа мамы, уже отошедшей к Отцу Небесному, о своем чаде).