Андре Моруа - Сентябрьские розы

– Но, друг мой, я не оратор, не путешественник. Я ничего не знаю об этих странах, я не говорю на их языках. И мне – увы! – необходим рядом врач, который знает меня. Там другой климат, понадобится другое лечение. Если бы я вас послушал, это было бы опасно для меня…

Петреску грустно покачал головой:

– Мэтр, вам не надо сказать: «Если бы я послушал…», ведь в ваше сердце вы уже согласиться. Да-да, в ваше сердце вы уже все подписать. Вы любите своя страна? Вы любите своя слава? Значит, вам надо ехать. Если вы заболеть, я вас буду лечить. Там есть много врачей. Мэтр, нам надо ехать: я уже все устроить, есть зал, есть афиши… ГИЙОМ ФОНТЕН… Женщины, они сойдут с ума, когда прочитать. Женщины, мэтр! Самый красивые, самый нежные в мире… Я совсем не мэтр, но я знать одну…

Фонтен воздел руки к верхним полкам книжного шкафа, где дремали философы.

– А вот этого, – сказал он, – я как раз и не хочу. В моем возрасте мне не нужны приключения, друг мой.

– Не надо приключения!.. Мэтр, вам о-пре-де-лен-но надо приключения. Ваш великая Колетт говорил: «В двадцать лет не соблазняют, а соблазняются». А когда пятьдесят…

– Скоро уже шестьдесят, – вздохнул Фонтен.

Петреску не преминул продемонстрировать лестное для собеседника изумление.

– Это не есть возможно, – произнес он с непобедимой уверенностью.

Фонтену это доставило удовольствие.

Однако он долго не соглашался. Петреску терпеливо приходил вновь и вновь, атаки следовали одна за другой, сминая очередной бастион. Этот румыноамериканец стал в доме почти своим. Алексис говорил с грустной покорностью: «Опять этот месье…» Госпожа Фонтен называла его «Маленький Никто». Фонтен, которого забавляло латинское имя этого гостя, именовал его «Овидиус Назо». [5] Имя известного римского поэта. Эрве Марсена, которому довелось присутствовать при некоторых беседах Фонтена и Петреску, пытался предостеречь Полину:

– Если вы будете его принимать у себя, мадам, господин Фонтен в конце концов подпишет контракт. Наш Маленький Никто – это природная стихия, за его акцентом не всегда можно распознать ум, но, уверяю вас, он весьма проницателен.

– Но почему бы Гийому и не отправиться проповедовать среди пингвинов? – отвечала она. – Это его развлечет, ну и впоследствии даст ему возможность испытать сладость возвращения в родной дом: « Один из них, тоскуя дома… » [6] Цитата из басни Лафонтена «Два голубя».

– Один из них? Так вы с ним не поедете?

– Разумеется, нет! – решительно сказала она. – Я только что оправилась после тяжелой болезни, мне нужен долгий отдых… И потом, это путешествие меня совсем не прельщает. Когда-то мне нравилось ездить с Гийомом в Италию, Грецию, в Египет… Но эти новые континенты, где нет прошлого, нет истории…

– Нет прошлого? А инки? А майя?

– Не люблю кровожадных идолов, – ответила она. – Это не мое прошлое.

– А вы не боитесь, что, если отпустите господина Фонтена одного, у него там будет слишком много соблазнов? Говорят, местные женщины очень чувственны и нежны. Господин Фонтен будет там «знаменитым иностранцем». Его известность станет приманкой.

Она засмеялась:

– Этого я как раз не боюсь. Недавнее разочарование убедило Гийома, что он не создан для подобных игр. К тому же во всех этих городах он будет совсем недолго. Ни одна женщина не успеет его завоевать, тем более удержать при себе… И потом, даже если бы я и захотела, то не смогла бы отправиться в это путешествие. Теперь, слава богу, я чувствую себя хорошо, но вы знаете, ценой каких усилий, к тому же приходится соблюдать строгий режим… Нет-нет, если Гийом согласится на поездку, я останусь дома, буду разбирать наши архивы, отдохну. После стольких лет активной деятельности мне необходимы одиночество и покой… Через наших нью-йоркских друзей я навела справки об этом Петреску, это порядочный и надежный человек. Так что…

Фонтен все еще колебался. История с Вандой породила в нем неуверенность и недовольство собой. Он в порыве нежности и любви был готов вернуться к жене. Вот только она никак его не поощряла. Много раз во время совместных прогулок он пытался воскресить атмосферу прежних счастливых дней. Она довольно резко опускала его на землю, начиная обсуждать какие-нибудь бытовые вопросы, которые Фонтену представлялись заурядными и бессмысленными. Он замолкал и вновь начинал пережевывать свои горести.

– Бодлер был прав, – сказал он однажды Марсена. – Человек может в течение двух дней обходиться без пищи, а без поэзии нет. Я не желаю, чтобы меня постепенно засасывал быт. В сущности, условием нашего существования является неприятие того, что нас окружает. Согласие со всем – это смерть. Труп смиряется с тем, что он есть лишь то, что есть. Но это единственный пример.

Со скорбным выражением лица вошел Алексис:

– Пришел тот месье.

Фонтен, казалось, размышлял вслух:

– Да-да, Овидиус Назо … Может, это и выход, хоть на какое-то время?.. Видите ли, друг мой, к пятидесяти-шестидесяти годам мы, словно панцирем, обрастаем долгом, обязательствами, ограничениями, и этот панцирь такой тяжелый и плотный, что нам становится тяжело его носить… Меня это удручает… Знаете, омары время от времени прячутся в какую-нибудь расщелину в скале и наращивают новую скорлупу. Мне было бы нужно преображение, линька, если вам угодно… Овидиус Назо , возможно, посланник Божий… Алексис, пригласите вестника богов.

Алексис сочувственно покачал головой и крадучись вышел.

В тот день Фонтен, не читая, подписал контракт, предложенный ему Петреску. Он брал на себя обязательство провести полтора месяца в Южной Америке, затем две недели в Соединенных Штатах. Уезжать из Франции надо было в начале августа, и для того, чтобы подготовиться к лекциям, оставалось совсем немного времени. О чем нужно будет говорить?

– О самых современных сужет, – посоветовал Петреску.

– Что вы называете современным , друг мой? Это запоздалые отзвуки спора о древних и новых. Если верить некоторым молодым людям, я совершенно несовременен.

– Мэтр, вы вечный, – сказал Петреску… – Сужеты? Там они любить все новое. Можно говорить про экзистенциализм… Или говорить о себе… Это не есть важно… Если я ставить на афиша: ГИЙОМ ФОНТЕН, даже без титул, все женщины бежать в театр… Триумф, мэтр, будет триумф.

Полина приняла это решение безропотно и даже с некоторым облегчением. Выяснив, какой в этих странах климат, она стала подбирать необходимую одежду. Петреску должен был сопровождать «мэтра» в поездке и заботиться о его нуждах. Эрве Марсена отправился вместе с Фонтеном в Бордо, где паломникам предстояло сесть на корабль. Фонтен показался ему взволнованным и довольно несчастным. Казалось, он мечтал о прощальной сцене, а возможно, искал последний шанс отказаться от поездки. Госпожа Фонтен сделала все возможное, чтобы не оставаться с мужем наедине. В последний момент перед тем, как Фонтен ступил на трап, она позволила себя обнять, но выглядела при этом на удивление спокойной. Стоя на причале, она крикнула: