Андре Моруа - Сентябрьские розы

– Я просто потрясен этим музеем, – выйдя на улицу, признался он. – Поразительно, на этом континенте, отрезанном и от Европы, и от Африки, найти излучину греческого и египетского искусства… Какие мы здесь видели вазы: примитивизм, потом классицизм, потом реализм, потом декаданс… Если бы не вмешались конкистадоры, цикл бы возобновился. Вы понимаете, моя прекрасная подруга, величие этого беспрестанного повтора? Цивилизации не просто смертны: они проживают свою юность, зрелость, старость. Мы не можем охватить взглядом весь контур нашей цивилизации, взгляд скользит лишь по касательной. Но когда в нескольких залах разворачивается полная панорама – воплощение этой цикличности, это просто… э-э… эпическое зрелище.

– Вам понравилось, Гийом? Я очень рада… А теперь, увы, пора возвращаться в «Боливар»… Наверное, Петреску уже бьет копытом. Но только сначала зайдем на минутку в церковь Магдалены… Это моя любимая.

Маленькая барочная церковь очаровала Фонтена. От алтаря вверх тянулись тяжелые витые серебряные колонны, через опаловые окна проникал перламутровый свет, Дева Мария и святые были одеты как персонажи Мурильо, но в настоящее сукно и парчу. Сотрясаемая рыданиями, какая-то женщина молилась с такой горячностью, что даже не заметила вошедшую парочку. Долорес преклонила колени на плиты и пробормотала короткую молитву. С восхищением наблюдая за нею, Гийом Фонтен чувствовал, что его уносит в какой-то иной мир, поэтичный и страстный. Ему казалось, что в его жизнь входит нечто огромное и прекрасное. На него нахлынуло счастье.

Закончив молитву, Долорес вернулась к своему спутнику.

– Судьба, – произнесла она вполголоса доверительно и серьезно. – Судьба постепенно побуждает нас проникнуть в этот огромный неведомый мир.

Несколько мгновений они стояли молча и неподвижно, словно не в силах нарушить красоту этого мгновения. Затем она медленно направилась к выходу. Когда они вернулись к гостиницу, Петреску был уже вне себя от волнения:

– Мэтр, мэтр, какой безрассудный!.. Лолита, что вы делать с мэтром? Лекция через один час… Мэтр не смочь говорить…

Но он ошибался, речь, которую Гийом Фонтен произнес этим вечером, была лучшей за всю его поездку.

После выступления Сент-Астье пригласил Долорес, Мариту и несколько молодых перуанских писателей «выпить стаканчик в „Боливаре“», так что Фонтен, счастливый своим успехом, лег спать поздно. Он проспал несколько часов, и ему снилось, что Долорес и Полина разговаривают о нем, как добрые приятельницы. Затем Полина, во сне, принялась печатать на пишущей машинке, и ее стрекотание разбудило его. Это стучал в дверь Овидий Петреску. Фонтен пошел открывать.

– Buenos días, maestro … Я извиняюсь вас разбудить. Я должен убедиться, что вы не исчезнуть на целый день, как вчера… Не надо так делать, мэтр. Здесь вы не принадлежать сам себе, вы есть Гийом Фонтен, вы есть Франция… Сегодня вы обедать у президент республика, потом вы должны идти в Альянс Франсез, потом будем прием… В шесть часов министр Сент-Астье давать в честь вас коктейль в своем частный дом… Я вам это говорить сразу, потому что Долорес Гарсиа уже звонила узнать, если вы будете гулять с ней… Я не знаю, что вы сделать с этой женщиной, мэтр! Она мне говорить: «Я никогда не встречать такой интересный человек». Я знаю, если вы захотеть, она будет с вами. Но сегодня, мэтр, у вас есть ваш долг. Простите меня…

Петреску по-прежнему разговаривал с Фонтеном, одновременно и заискивая, и сурово пеняя.

– Друг мой, – сказал ему Фонтен, – мне очень лестно слышать то, что вы сказали по поводу этой молодой женщины, но мне не нужна ни она, ни какая другая. Мне это уже не по возрасту. Даже если допустить, что она на мгновение потеряет голову, она проснется в объятиях старика. Наваждение рассеется, и я буду страдать. Вы скажете мне, что подобное страдание стоит той цены, которая за него заплачена, но ведь и другие тоже будут страдать… Вы почти не знаете госпожу Фонтен, она восхитительная женщина, и я люблю ее всем сердцем. Я не хотел бы смертельно оскорбить ее ради глаз, пусть даже таких восхитительных, едва знакомой цыганки.

– Мэтр, – ответил на это Петреску, – вы делать то, что хотите. У меня есть контракт на ваш лекции, а не на ваш любовный победы… Но будь я – это вы, я бы взял то, что мне давать. Как сеньора Фонтен узнать, что вы делать в Лима?.. Но это ваш дела, not mine … [24] Не мои (англ.) . Все, что мне надо, это чтобы вы быть готовы в полдень к обед у президента.

– Я буду готов, друг мой. Позвольте, я оденусь.

Едва Петреску вышел, как зазвонил телефон. Фонтен узнал низкий голос Долорес:

– Buenos días, maestro … Вы хорошо спали?

– Прекрасно, Долорес. Мне снились вы.

– Правда? Estoy contenta … [25] Очень рада (исп.) . Послушайте, Гийом, я только что разговаривала с вашим Овидием. Он мне объяснил, что сегодня вы целый день заняты. Но мне бы хотелось вновь увидеть вас, и не в присутствии толпы… В шесть часов вы идете на коктейль к грустному молодому человеку, Encargado dos Negocios?.. Come se dice? .. Представитель дипломатической миссии?.. Я тоже там буду… Вы могли бы сбежать часов в восемь-девять, no ? Сбежим вместе, у меня будет машина, я повезу вас ужинать в Кантри-клуб. Согласны?

– Это будет замечательно, – согласился Фонтен. – Вы споете мне песни фламенко, прочтете испанские стихи и расскажете о себе.

– Никакой программы нет, – сказала она. – Я жду того, чего не ждешь. Не слишком скучайте среди великих мира сего. Hasta siempre, amigo . [26] Прощай друг (исп.) .

Оставшись один, он задумался. Почему она так им интересуется? Конечно, потому, что он француз, потому, что на четыре дня он сделался модной персоной, может быть, потому, что она надеется поехать во Францию. Какова бы ни была причина, это было приятно. Долорес казалась ему бесконечно более поэтичной и необычной, чем Ванда, пропитанная парижским снобизмом.

День тянулся очень долго. На обеде в президентской резиденции присутствовали генералы и адмиралы, с которыми он обменялся тостами в стиле парадных речей на праздновании Четырнадцатого июля. Их французский словарь был беден, его испанский просто никакой. Президент, человек весьма любезный и образованный, юрист, спросил его о конституции 1875 года, которую Фонтен знал плохо. Он кое-как выкрутился, рассказав несколько анекдотов о Мак-Магоне, позабавивших присутствующих. В Альянс Франсез он говорил о защите и распространении французского языка. Прием у Сент-Астье, на котором присутствовало много красивых женщин, стал для него отдыхом. Долорес тоже там была, казалась очень оживленной, пользовалась успехом, но с ним говорила мало и даже, казалось, избегала.