Януш Вишневский - Все мои женщины. Пробуждение

Сесилька глазам своим не поверила, когда увидела Его, стоящего утром в пятницу перед дверью ее квартиры на Фонтанке. Всю пятницу и субботу они провели вместе. Сначала она водила Его в свой университет, а в субботу полдня бродили в Эрмитаже. Вечером они пили коктейли в каком-то шумном и экстравагантном ночном клубе, который у Него совершенно не ассоциировался с Россией. Именно там и тогда Он встретил Элеонору, дочку доктора Эрика Мария Энгстрома, главного врача амстердамской клиники, в которой проспал шесть месяцев и вот только недавно проснулся. Милена же в это время любовалась «Лебединым озером» в исполнении танцовщиков знаменитого Большого в каком-то из петербургских театров. Она не хотела «пока что» встречаться с Сесилией. Не была готова. Так она Ему сказала. И Он тоже этого еще не хотел. Вечерним самолетом в воскресенье они вернулись с Миленой в Берлин.

В Петербурге в аэропорту, совершенно случайно, во время паспортного контроля Он узнал, что Милену зовут совсем не так, как она Ему представилась. Однажды Он нашел под кроватью ее билет на поезд. До Берлина из Идар-Оберштайна через Франкфурт-на-Майне. На билете была написала фамилия «фон Зейдлитц». Он заехал туда, возвращаясь на машине с конференции в Цюрихе. Маленький, уютный, чистый, типично немецкий городок где-то между Франкфуртом и Люксембургом. Почему-то здесь было много ювелиров. Аристократическую фамилию «фон Зейдлитц» знали там все. Первый же прохожий, к кому Он обратился с вопросом, указал Ему дорогу. Приличный магазин украшений с этой вывеской находился на главной улице. Он спросил «госпожу Милену». Пожилая продавщица подняла голову и посмотрела на Него, как на хама-полицейского во время допроса.

— Мадам Милена? Она в поездке. Оставьте, пожалуйста, свой номер телефона. Она обязательно с вами свяжется, — ответила она испуганно и немедленно отошла к клиенту в другом конце магазина.

Он не стал рассказывать Милене о своем визите в Идар-Оберштайн. У нее, очевидно, были свои причины, чтобы что-то скрывать. Он узнал ее как Милену фон Зейдлитц. И даже если она когда-то звалась иначе, для Него это не играло никакой роли. Если не считать любопытства, но и оно было не настолько сильным, чтобы тратить время на поиски правды о ее прошлом. В настоящем, которое для них обоих началось в самолете в Рейкьявик, она была «фон Зейдлитц» — и такой Он ее и помнит…

Она приезжала к Нему до конца февраля. Он возвращался в пятницу вечером домой, а она ждала Его с обедом на накрытом столе и букетом цветов в вазе. В субботу они не вылезали из постели до обеда, а вечером слушали оперы в каком-нибудь театре в Берлине. Он до сих пор получает приглашения на все премьеры. А в воскресенье Он отвозил ее на вокзал.

Она исчезла из Его мира в начале марта. Не реагировала на мейлы. Не ответила на нормальное, бумажное письмо. Первое бумажное письмо, написанное Им за больше чем пять лет. Не брала трубку. Через неделю в ответ на очередную попытку позвонить ей компьютерный холодный женский голос сообщил, что «набранный номер не существует». Еще два месяца каждую пятницу вечером Он выходил с работы пораньше и гнал на своем скутере, чтобы проверить, не горит ли свет в окнах Его квартиры на пятом этаже. И видя, что там темно — ехал в магазин, покупал две бутылки вина и возвращался на работу. Через год начал находить в своем почтовом ящике почтовые открытки от нее с неоконченными предложениями. Отправленные из разных уголков мира.

И только те, которые были датированы первым ноября, всегда были отмечены почтовым штемпелем Рейкьявика…

Он вдруг почувствовал, как кто-то осторожно трогает Его за плечо. Медленно повернул голову. Невролог Корина стояла рядом с каталкой и улыбалась.

— Алло, алло! Это вас так разморило от взгляда на небо или наша глюкоза так действует на ваш мозг? — спросила она по-немецки.

— Если второе — то просто прекрасно, потому что мы через минуту начинаем сканировать, — добавила она, толкая Его каталку к дверям кабинета.

— Сестра Лоренция, — продолжала она говорить, — просит простить ее отсутствие. Эта история в психиатрии — это серьезное происшествие. Пациент не только угрожал, но и действительно проглотил целую горсть психотропов. А потом попытался выпрыгнуть в окно. Но теперь уже все под контролем, и ему промывают желудок. Остальное вам Лоренция наверняка сама расскажет. У меня после вашего исследования заканчивается смена, так что я вас довезу до палаты. Так мы договорились с Лоренцией. Надеюсь, вы не будете возражать…

В самом центре просторного светлого помещения с мятно-зелеными стенами находилось огромное широкое кольцо, встроенное в массивный цоколь. В первую секунду это кольцо напомнило Ему гигантских размеров бублик, установленный на тяжелую подставку. На белом фоне всей конструкции кто-то нарисовал персонажей из сказок Диснея: Микки-Маус, пес Плуто, утенок Дональд, Ариэль, лев Симба. Все улыбающиеся и радостные. Перед конструкцией находился широкий, выкрашенный белым столбик, от которого шла чуть наклонная, длинная доска с тонким матрасом, накрытом простыней. Корина подвезла каталку поближе к кольцу, поставила ее параллельно доске и сказала:

— Мы украсили циклотрон. Чтобы детям он не казался какой-то адской машиной. Внутри корпус тоже разрисован картинками. Это была идея Лоренции, а нарисовала все наша Рашида…

Через минуту она уже сидела за столом, на котором стоял монитор, в соседней комнате за стеклом. А рядом с Ним появилась Рашида. Он пытливо вглядывался в ее глаза, вспоминая слова Лоренции. Девушка сначала нервно поправила свой хиджаб, а потом бледное лицо ее вдруг залилось густым румянцем. У нее на лице не было и следа пудры или тонального крема, что еще более подчеркивало глаза. Длинные от природы густые ресницы, чуть подкрашенные черной тушью, казалось, должны громко трепетать, когда она закрывает глаза, как крылья бабочки. Она к тому же умело добавила им глубины, слегка высветлив бежевым черные или темно-синие тени, наложенные на подвижное веко. В общем-то, довольно типичный макияж в стиле «смоки айз», подчеркивающий миндалевидный разрез ее глаз и их черноту, в ее случае все-таки создавал впечатление «больших, глубоких, влажных, поблескивающих на солнце двух озер», как патетично описывала их Лоренция.

Совершенно непонятно почему, но, наблюдая за тем, как Эва красит глаза, Он погружался в состояние тантрического спокойствия и какой-то необыкновенной благости. Иногда, несмотря на то что можно было еще поспать, Он вылезал из постели и шел в ванную, где Эва стояла перед зеркалом, собираясь на работу в школу. Она этого не понимала — тем более, что в этом не было ни капли эротического подтекста, и сначала воспринимала как оригинальное чудачество, которое, как она выражалась, «пока еще не занесено ни в американский каталог психических расстройств, ни в список фобий, ни даже в список извращений». Потом она привыкла и иногда сама звала Его в ванную или накладывала макияж, сидя с зеркальцем в руке на постели в спальне. Он разговаривал об этом с Ниравом и с Лоренцо. Первый вообще не понял, о чем идет речь. Заметил, что если уж он находится в ванной наедине с женщиной — то «скорее, она лишится своего макияжа, а не нанесет его». Лоренцо, в свою очередь, пояснил, что каждый находит у женщины какое-то повторяющееся действие, наблюдая за которым можно успокаиваться. Потому что ритуалы вообще успокаивают, о чем прекрасно знают и «работники церкви, и вожди всяких племен». Он, например, говорил Лоренцо, чувствует такое успокоение, когда в рамках ритуала «Джоана в очках на носу и с газетой или книжкой парит ноги в тазике в ванной». Он тогда знает, что может спокойно, без угрызений совести, ложиться и засыпать до ее прихода и не винить себя в душе, что его влечение к ней «уже довольно давно совершенно прошло».