Януш Вишневский - Все мои женщины. Пробуждение

И я почувствовал себя в этом доме одиноким. Потому что меня ждала там не та женщина. И я перестал хотеть туда возвращаться. От того, что мне поначалу казалось пылающим костром, не осталось даже тлеющих углей.

— Хотя наш символический дом был в то время в идеальном состоянии. Без всяких потеков. И не только на потолке, — добавил Он грустно тихим голосом.

— И я совершенно не понимаю, почему Юстина пришла в клинику. В Берлине, когда мы случайно встречались на улице, она демонстративно переходила на другую сторону или делала вид, что не замечает меня, — закончил Он.

— Вы правда хотите это знать? — спросил неуверенно Маккорник после минутного молчания.

— А вы думаете, что это знание может мне повредить? Ну даже если так, то все-таки прошу вас со мной им поделиться, — ответил Он, глядя врачу прямо в глаза.

— Она приехала к нам со своим адвокатом, который получил информацию о вашем местонахождении, отправив официальный запрос в суд в Берлине. Я разговаривал с этим адвокатом. Когда вы жили с Юстиной, она решила выкупить в собственность квартиру, в которой жила с дочерью. И поскольку она зарабатывала мало, вы взяли этот кредит на себя…

— Это правда, — перебил Он, чувствуя, как в душе Его просыпается беспокойство, — и пока мы с ней жили вместе — я целиком выплачивал этот кредит. После расставания с ней я еще долгое время его выплачивал, решив, что буду это делать, пока она не найдет себе более денежную работу. Мне казалось, что это справедливо…

— Да. Но потом вы перестали платить. Что мне лично очень понятно. После долгих пререканий с банком она наняла адвоката, который составил иск с требованием отчислять часть вашей зарплаты по суду. Она приехала сюда, к вам, чтобы показать вам этот иск. Это, конечно, абсурд, потому что в таких ситуациях банк прежде всего забирает квартиру в счет долга. Этот иск — чистой воды угроза, своего рода шантаж. Она была очень разочарована, когда увидела вас в коме. Эта женщина… она очень хочет вам отомстить.

Он чувствовал, как у Него начинает пульсировать висок. В нем закипала злость. Он же выплачивал этот чертов кредит так долго! Хотя сам там не жил. Пока она была одна — Он платил. Его мучило чувство вины, и Он хотел хотя бы таким образом ее загладить. Однако когда однажды случайно увидел, как она идет за руку с каким-то мужчиной, Он подумал, что больше уже не должен этого делать. Потом Он видел их еще много раз. И запретил банку снимать деньги с Его счета. Позвонил ей. Она не захотела с Ним разговаривать. Бросила трубку.

— Не уверен, что это была хорошая идея — рассказать вам об этом, — услышал Он голос Маккорника. — Но с другой стороны, я же понимаю, что рано или поздно вы бы все равно спросили.

Маккорник встал со стула, налил воду в стакан и подал Ему со словами:

— Завтра мы дадим вашему мозгу полный покой. Никаких рентгенов, никаких томографов. И еще переходим на трехразовое питание. Пока, конечно, жидкой пищей. После завтрака вас снова помучает Натан, перед обедом Лоренция возьмет у вас кровь, мочу и, я надеюсь, кал. Мы отправим их в лабораторию, чтобы они сделали все анализы, включая гормональные. После обеда мы привезем в палату ванну и устроим вам здесь настоящее СПА. Вам положена теплая ванна.

Он услышал уже знакомый шум в коридоре. В палату вбежала Лоренция, крича с порога:

— Ну, я тебе скажу, Полонез, что свою отбивную получишь в лучшем виде, как в швейцарском банке! Джоана мне все объяснила. Будет точно как в Полонии твоей, потому что она в польском магазине купит свеженькое мяско, когда будет нужно. И квашеную капусту, потому что якобы только там бывает такая, как надо. Я тебе такую сделаю шабо…

Она заметила сидящего на стуле Маккорника и на мгновение умолкла.

— А доктор все еще здесь? Шастает по больнице и мешает пациентам спать? — удивленно спросила она.

— Знаю-знаю! Жена ждет и друзья в пивнушке тоже. Помню. Уже ухожу. Спокойной ночи, господа, — ответил весело Маккорник и быстрым шагом вышел из палаты.

Лоренция подошла к окну, опустила жалюзи и, стоя к нему спиной, сказала:

— Я тебе, Полонез, сегодня открою на два деления. Такая сегодня теплая ночка. Если что — ты нажми на красную кнопку. Джоана сегодня дежурит в ночь. А я пойду дома поживу немножко. Отдохнешь немножко от старой Лоренции.

Она подошла к Его постели, наклонилась над Ним и, целуя Его в лоб, тихонько произнесла:

— Ты поспи, Полонез, поспи. Тебе надо поспать. До завтра…

Он не мог уснуть. «Ведь ничего же не делал, — думал Он, — абсолютно ничего». А день, несмотря на это, промелькнул, словно картинка в калейдоскопе. Он не мог вспомнить в своей жизни времени, когда был бы таким бездеятельным. Он всегда считал, что каждый день должен заканчиваться подведением итогов — что удалось сделать. То есть должны быть какие-то итоги. А иначе — нет смысла. Иногда в Берлине, когда Он ехал на работу на своем скутере, Он видел ранним утром около пивной палатки мужчин с бутылками пива в руках — и думал, какой смысл имеет их жизнь. Иногда они стояли там и вечером, когда Он возвращался с работы. Он не мог понять, как же можно так бездарно тратить свою жизнь. А на самом деле — может быть, это Он ее тратил бездарно, а они, наоборот, ею жили? Может быть, они жили гораздо в большей степени, чем Он, потому что у них было время на то, чтобы подумать, что они чувствуют, тогда как Он постоянно думал только о том, что Он знает? Гордый сознанием важности того, чем Он занимается, Он им сочувствовал. Именно так. Считал, что жизнь сыплется, словно песок, у них сквозь пальцы, что их постигло огромное несчастье — у них нет цели. И вдруг сейчас, после целого дня бездействия, Он подумал, что очень сильно ошибался, что цель может заключаться в том, чтобы иметь время на простые, обычные и самые важные разговоры. И это тоже было словно какое-то пробуждение.

Потом Он размышлял об этой загадочной, как будто кем-то направляемой, цепочке совпадений и случайностей. Вольфганг, Алекс, Милена, оперы, Байройт… Если бы Он тогда не опоздал, если бы в тот день не шел дождь, то эмпатичный Вольфганг никогда не предложил бы Милене, ожидающей Его, свой зонтик, и она никогда бы с ним не познакомилась, и прошла бы мимо него в толпе, когда направлялась за шампанским в антракте «Тристана и Изольды». А может быть, если бы Он не вышел из поезда на том вокзале в Апельдорне и у Него не лопнула бы эта вена в голове, то Милена никогда не захотела бы попросить у Него прощения? А Он никогда не задумался бы, что сам должен просить прощения у людей, которых приручил, которым сделал больно, которых обидел или бросил? Разве это — не пробуждение тоже?

А потом то ли наяву, то ли в странном полусне Ему виделось или снилось улыбающееся лицо Сесильки, прижавшей к себе Шрёди, виделись руки Эвы, которые Он целовал на пляже в Бжежне, виделись смеющиеся глаза отца, когда тот читал Ему сказки, развивающиеся на ветру волосы Патриции во время прогулки по пляжу в Хели, лицо девушки на фоне туч и неба на станции в Апельдорне. Он уснул.