Януш Вишневский - Все мои женщины. Пробуждение

— Вы нас невольно натолкнули на совершенно новые возможности супружеского ложа. Я теперь не могу дождаться следующего нашего совместного чтения, — хихикнул Маккорник.

Он смотрел на доктора с удивлением. Всегда такой официальный, держащий дистанцию, немного холодный и официальный, Маккорник вдруг позволил себе неожиданную двусмысленную фривольность.

— Очень понимаю вас. Совместное чтение вслух действительно очень объединяет. А в постели особенно, хотя и в машине тоже, — ответил Он.

— А можно вас кое о чем спросить? — обратился Он к Маккорнику.

— Конечно. Все, я уже серьезный. Спрашивайте. — Маккорник сосредоточился и уставился на Него с серьезным лицом.

— Может быть, вы располагаете информацией, каким образом Милена фон Зейдлитц узнала, что я нахожусь в вашей клинике?

— Это ее так зовут? Надо же, мне она представилась совсем другим именем.

— Возможно, — смутился Он, — но я знаю только это.

— Я вам признаюсь, что меня самого это очень интересовало. Но ответ на этот вопрос достаточно прост. Госпожа Милена — исключительно привлекательная женщина, должен сказать я вам как мужчина мужчине, и любительница оперы, не так ли?

— Еще какая. На грани расстройства. И я довольно долгое время разделял с ней это ее увлечение.

— И тут и кроется ключ к разгадке этой тайны. Как ни удивительно, во всем виновата ваша дочь Сесилия.

— Как это?! Она понятия не имела и не имеет о существовании в моей жизни Милены! — воскликнул Он.

— Это чистая правда, но она действительно оказалась ко всему этому причастна.

Вы выслушайте спокойно. Милена, как бы там ее ни звали, в конца жаркого июля этого года, пока вы у нас тут спокойно спали, поехала в местность Байройт, в Баварии. Там с конца девятнадцатого столетия проводятся вагнеровские фестивали. Несколько дней подряд исполняют только оперы Вагнера, которого я по разным причинам, в основном не связанных с музыкой, не особо люблю. Но речь не о том. Это культовый фестиваль в Германии, для некоторых провокационный, и, вероятно, именно поэтому достать билеты на него простым смертным невероятно сложно, если вообще возможно. Милена — а я это понял во время нашей достаточно короткой беседы с ней в этой палате в вашем присутствии — обычным смертным не является. О чем вы, разумеется, прекрасно сами знаете. Во время антракта «Тристана и Изольды» — она мне рассказала в подробностях — она протискивалась сквозь толпу в буфет за шампанским и встретила двух ваших друзей и одновременно соседей из Берлина. Я их имен не помню, но Милена сказала, что это очень милая пара геев и к тому же, как и она, любителей оперы. Хотя они там находились не только из любви к опере — один из них, о чем вы тоже наверняка знаете, по профессии является акустиком и в Байройте находился по службе. Она их, естественно, спросила о вас, а они рассказали ей о несчастье, которое постигло вас на перроне вокзала в Апельдорне, и сообщили, что вы лежите в нашей клинике в коме. Откуда это знали они? А вот как раз от вашей Сесилии. Понятия не имею, как и почему, но Сесилия с ними тоже знакома. Она связывалась с ними, чтобы они попросили вашего приятеля-почтальона оставлять письма и извещения на посылки, адресованные вам, в их почтовом ящике. Она при случае сообщила им и название клиники.

Вот таким вот образом, благодаря в том числе Рихарду Вагнеру, так называемая Милена добралась до этой палаты, в которой мы с вами сейчас так мило беседуем.

Но меня то, как она сюда попала, интересовало больше от скуки. Гораздо больше меня интриговало другое: зачем, собственно, она захотела сюда приехать. Ведь это не она — женщина с фотографии, которую мы нашли в вашем портмоне. И к тому же она приехала в Амстердам очень издалека, с другого конца света, из Ванкувера в Канаде, где живет последнее время. То есть — жила к началу августа этого года.

Знаете, что она мне ответила, когда я ее об этом спросил?

«Чтобы попросить прощения». Цитирую вам ее слова дословно. И расплакалась. Уж не знаю, чем она вас обидела, в чем провинилась, но, кроме этого единственного предложения, она больше ничего не сказала.

…Он слез с подоконника, подошел к Его постели и положил книгу на полочку прикроватного столика. Сев на стул рядом с Ним, спросил:

— Я вызвал у вас какие-то неприятные воспоминания? Вы погрустнели… Простите меня за болтовню.

— Вызвали воспоминания, да. Конечно. Но дело не в этом. Я просто вдруг понял, что это страшно важно — попросить прощения. До меня это дошло только сейчас, во время моего недолгого пребывания в вашей клинике. Это тоже своего рода мое очередное пробуждение. Мне предстоит попросить прощения у очень многих людей.

Маккорник молча смотрел на него, нервно теребя обручальное кольцо на пальце своей левой руки.

— Я тоже знаю, как это важно. Тоже это понял, — сказал он после паузы.

— Когда я решил вернуться в семью, — заговорил он, — я вовсе не был уверен, примут ли меня обратно. Все зависело от того, сможет ли моя жена меня простить. Это ее прощение было первым и главным условием, потому что я причинил ей огромную обиду. Одурманенный вниманием, которое подарила мне другая женщина, я в какой-то момент своей жизни разрушил все. Внезапно мое существование с женой показалось мне скучным, безвкусным, безрадостным, а гармонию, которая у нас была, я считал тюремным заключением, каким-то незаслуженным наказанием, которое мне придется отбывать до конца жизни. Интерес той женщины ко мне прошел очень быстро, я стал искать внимания других женщин. И каждый раз мне казалось, что я влюблен, а потом очень быстро оказывалось, что это просто кратковременное объединение двух эгоистов. Прошло довольно много времени, пока я понял, что самым большим эгоистом был я сам. Потому что это ведь самый настоящий эгоизм — требовать от других, чтобы они делали так, как тебе хочется. Это эгоизм, а вовсе не «живу как хочу». Я понял, что совсем необязательно рушить целое здание только потому, что в одной квартире потек потолок.

— А вы что думаете? — спросил Маккорник.

— Если это только потолок потек, то точно не надо. Я так думаю. Хуже, когда тебе в этот дом не хочется идти. Даже если в нем вообще нет никаких потеков и он в идеальном состоянии.

Вы помните Юстину, одну из женщин с фотографий, которые вы мне показывали?

— Такая с короткими волосами? — кивнул Маккорник.

— Да, именно. После моего развода — она была единственной женщиной, с которой я жил вместе. Сначала мне казалось, что это мое, что именно этого после развода с женой я и хочу. Спокойный дом, стабильность, регулярный секс, о котором не надо было заботиться, беседы, прогулки, походы в кино и театр, общность, опора.

Прямо-таки все идеально. Якобы. Регулярный секс спустя некоторое время начал напоминать воскресный обед у бабушки: никаких сюрпризов, хотя в конце обеда встаешь из-за стола сытым. Стабильность в какой-то момент стала казаться мне стагнацией, а общность — самым обыкновенным мещанством.