Януш Вишневский - Все мои женщины. Пробуждение

Он к тебе попозже собирался зайти, навестить. Хочет лично спросить, как тебе понравился твой первый обед. Не отравился ли ты случайно и не много ли было соли. Он всегда так делает.

…Она поставила три баночки в воду в кастрюле и, опустившись на колени, стала вставлять провод в розетку.

— Я тебе пока погрею три, Полонез. Будет у тебя обед из трех блюд и добавки, ха-ха.

— А теперь, — торжественно объявила она, вынимая телефон из кармана халата, — я позвоню мадам Ля Упертой, потому что ты, к сожалению, должен непременно съесть свой первый обед в ее присутствии. Она у нас в больнице гастроэнтерологом работает. И при первом приеме пищи после комы, так уж Энгстром завел, она должна быть свидетелем.

Он, честно говоря, не понимал, зачем это все. Ну проглотит Он ложку какого-нибудь пюре — и в чем тут может помочь гастроэнтеролог? Он подумал, что поговорит об этом с Маккорником, потому что в этом должен же быть какой-то смысл. И тут услышал громкий стук каблуков в коридоре. Через мгновение дверь в палату распахнулась и влетела высокая женщина в очень странных розовых очках. Лицо ее было очень похоже на лицо той телекорреспондентки, фотографию которой показывал Ему Маккорник. На серый обтягивающий костюм она надела белый докторский халат. На шее из-под пиджака торчал огромный воротник белой мужской рубашки. В манжетах у нее поблескивали золотистые запонки. Она встала перед Ним и, не подавая Ему руки, сказала по-английски с выраженным тяжелым французским акцентом:

— Приветствую вас. Я мадам доктор медицины Ингрид Лафонтен. Приятно познакомиться. Я заведую в нашей клинике гастрологией. Доктор Маккорник утром проинформировал меня официально, что вам требуется присутствие гастроэнтеролога при принятии пищи через пищевод после долгого периода бездействия пищеварительного тракта. До сих пор вас кормили внутривенно, минуя желудочно-кишечный тракт. Доктор Эрик Мария Энгстром рекомендует и даже требует моего присутствия. Мне доложили, что диетолог составил для вас, в соответствии с моими рекомендациями, подобающее меню. Речь идет главным образом о консистенции, составе и температуре пищи. Ваш желудок сейчас более-менее напоминает желудок младенца, поэтому жидкая консистенция пищи является в данном случае наилучшим решением. Медсестра Лоренция Монтейро подогрела для вас плотно закрытые банки в автоклаве.

— Вы готовы? — скорее сообщила, нежели спросила она, поворачивая голову в сторону Лоренции.

— Так точно, мадам доктор! — крикнула Лоренция, вытягиваясь как солдат на плацу и выпучивая глаза.

Конечно, докторша почувствовала сарказм и издевку в поведении Лоренции. Он видел, как она едва заметно скривилась, как дрогнули у нее губы. Она молча резко вырвала из рук Лоренции одну из баночек, внимательно осмотрела ее содержимое, а потом пальцем проверила крышку. Поставила баночку на столик, не подав ее Лоренции, которая явно не понимала, что ей делать дальше.

— Попрошу открыть банку! Я же не на дружескую вечеринку сюда пришла! — приказала она.

Лоренция надела резиновые перчатки, взяла баночку и открыла. Мадам доктор вытащила из упаковки термометр и опустила его в баночку. Через минуту подала его Лоренции и сказала:

— Можете начинать. Надеюсь, мне не надо напоминать вам о соблюдении соответствующего темпа.

Он смотрел на все это как на какой-то абсурдный эксперимент, в котором Он принимал участие. Причем без Его согласия. То, как эта странная докторша вела себя с Лоренцией, вызвало в Нем сначала недоумение, а потом — настоящее возмущение. Он разглядывал эту высокомерную, нелюбезную, искусственную, словно из пластика, женщину. Ненатурально длинные, приклеенные ресницы, акриловые острые типсы на ногтях, без единой морщинки фарфорово-гладкая кожа на лбу, перекачанные жуткие губы. А сморщенная и неровная кожа на шее, как и не до конца замазанные кремом пигментные пятна на руках показывали, что все в ней ненастоящее, искусственно омоложенное, переделанное.

Лоренция присела на край постели и начала медленно кормить его маленькой деревянной ложечкой, ненамного больше наперстка. Она молчала, что было ей совершенно не свойственно, и смотрела на него с какой-то необыкновенной нежностью. Было что-то невероятно трогательное в этой сцене кормления. Именно в эту минуту Он внезапно понял, что был конченым, космическим идиотом, нося всю свою жизнь эту дурацкую маску, под которой так упорно скрывал беспомощность. Он смотрел в покрытые красными прожилками, усталые глаза Лоренции и испытывал, уже в который раз, огромную близость с этой женщиной и огромную к ней благодарность. В памяти у Него всплыли слова Сесильки, которые она сказала вчера: «Твоя Лоренция — женщина, доброты которой сегодняшний мир не заслуживает…» Когда она набирала ложечкой новую порцию, Он, безуспешно пытаясь сдержать дрожь в голосе, сказал:

— Лори, когда я выйду из больницы, потому что когда-нибудь ведь выйду же, я буду очень по тебе скучать, знаешь? И скажу Сесильке, чтобы иногда она называла меня Полонезом.

— Никто ведь меня не кормил так, как ты сейчас, потому что, как меня кормила мать или бабушка, я не помню, — добавил Он, хихикнув тихонько.

— Вы могли бы наконец перестать разговаривать с пациентом! — услышал Он вдруг. — Это может спровоцировать кашель и удушение, о последствиях которого вы ни малейшего понятия не имеете! Merde! [49] Дерьмо (фр.). Здесь: черт побери. Это несерьезно, идиотично и вредно — то, что вы делаете! Я напишу соответствующий рапорт.

Он почувствовал, как в Нем закипает бешенство. Он очень хорошо это чувствовал. Он начинал слышать ритмичное глухое гудение в висках. Откинувшись спиной на изголовье кровати, Он схватился руками за матрас и приподнялся. Осторожно остановил руку Лоренции, которая готовила сунуть Ему очередную ложку еды в рот, и медленно повернул голову в сторону стоящей у постели врачихи. Он старался подбирать слова как можно тщательнее.

— Уважаемая мадам, — сказал Он медленно, глядя ей в глаза, — мадам доктор медицины Ингрид Лафонтен, если я ничего не перепутал вследствие своей афазии, повторяя вашу словесную визитку. У меня, конечно, нет никаких оснований подвергать сомнению ваши знания в области гастрологии. Это я признаю. Но я вполне могу, однако, оценить ваше поведение как врача, профессия которого предполагает хотя бы из гуманизма, что он должен уметь сопереживать. В вашем поведении я не заметил ничего, хотя бы отдаленно напоминающего это умение. Это primo. Теперь secundo. Вам надо что-то сделать со слухом. Медсестра Лоренция Монтейро за все время кормления — с участием желудочно-кишечного тракта — не произнесла ни единого слова. Она сказала ноль слов. Ноль, зеро, по-французски zéro , чтобы вам было понятнее. Я немного разбираюсь в числах, будучи доктором математических наук, а также доктором информатики. Отмечу также, что я охотно слово в слово повторю то же самое в присутствии доктора Маккорника и доктора Эрика Марии Энгстрома. Обратив особенное внимание обоих этих уважаемых господ на употребление вами слова, которое означает продукт жизнедеятельности человека, выходящий из заднего прохода и обозначающийся французским ругательством «merde». А именно его вы употребили минутой ранее. Я не знаю, как с этим обстоит дело в королевстве Голландии, но в парламентской республике Германии употребление подобных слов по закону считается моббингом, то есть издевательством. И вот это уже становится интересным. Для адвоката.