Януш Вишневский - Все мои женщины. Пробуждение

Разбудил Его обычный утренний шум в коридоре. Он чувствовал сильный голод. Посмотрев на баночки, стоящие на ночном столике, Он решил, что Лоренция, наверно, не заметит, если Он, например, съест содержимое двух или трех, а пустые спрячет в ящике под бумагами. Он дотянулся до одной из баночек и попытался снять крышечку. Не получалось. «Руки по-прежнему слабые», — подумал Он с раздражением. Сел на постели и аккуратно постучал краешком крышки о поверхность тумбочки. Он помнил, что это помогало, когда надо было открыть банки, купленные в магазине. Вдруг Он услышал грубый голос за спиной:

— Давайте помогу…

Подпрыгнув, как маленький мальчик, которого застали за какой-то шалостью, Он покраснел и поспешно поставил банку на место. И медленно повернулся.

— Я вам открою. Иногда эти чертовы крышки так засасывает, что только шуруповертом можно открыть.

Около постели стоял худой костистый мужчина в темном халате. Он сразу его узнал — санитар Йоханнес, который вчера довел Его до кипящего бешенства, обзывая Лоренцию. Он смотрел на санитара, совершенно растерявшись. Сначала Он хотел крикнуть, чтобы тот убирался и что Он никогда не примет помощь от такого гада и расиста. Но тот стоял с опущенной головой, и Он подумал, что так нельзя, что ведь человек Ему помощь предложил как-никак. В этот момент в палату вбежала Лоренция с белой металлической коробочкой в руках. Она взглянула на санитара с удивлением и сказала:

— Спасибо тебе, Йоханнес, но нечего тебе пока тут делать. Но вечером ты понадобишься, потому что Маккорник пациенту прописал купание. Я тут сама все приберу, чтобы тебе два раза не надо было убирать. Одного раза вечерком хватит. Ноу стресс, господин Йоханнес, ноу стресс…

Санитар не двигался с места и нервно потирал руки. Потом поднял голову и сказал, обращаясь к Лоренции:

— Я хотел у вас прощения попросить…

— А за что же, уважаемый господин Йоханнес? Вроде ты мне никакой обиды не учинял, ничего плохого не делал, — ответила она, очень удивившись.

Тот без единого слова подошел к своей тележке и, толкая ее перед собой, вышел из палаты.

— Люди странные такие. Когда нужно извиниться — так не дождешься, а как причин извиняться нет — так пожалуйста. Странный этот Йоханнес сегодня. Надо будет выяснить, что с ним, в столовой, — покачала головой Лоренция и подошла к столику, на котором стоял подогреватель.

— А теперь я тебе завтрак подогрею. Три порции? Потому как ты после этой ночи как-то сильно худым кажешься, — захихикала она громко.

— Потом Натан придет, повыкручивает тебя опять в разные стороны, а когда ты, Полонез, маленечко в себя придешь, то Лоренция у тебя немного крови накачает в пробирки и попросит, чтобы ты в баночку пописал, — сказала она.

— А вот со второй баночкой пока неизвестно, получится ли чего, потому что в кишках-то у тебя пока добра немного. Но поживем — увидим, — добавила она, улыбаясь Ему.

— Потом мы все это, — она показала пальцем на белую коробочку, — в коробку упакуем и отправим в лабораторию. Джоана отнесет. Тут недалеко, за углом. Мы у них делаем, когда надо быстро, потому что наши-то канителятся и не все умеют. А Маккорнику всегда все надо быстро и разом. И так у нас к вечеру все и будет уже — как он хочет.

Она села на край Его постели и стала, не торопясь, кормить Его деревянной ложечкой. В ответ на Его вопрос стала рассказывать о своем детстве на Кабо-Верде, о солнце, о пляжах, о закатах, о прекрасных лесах и водопадах, а также о крайней нищете и оторванности от цивилизованного мира, от той нормальности, которая здесь, в Голландии, так очевидна и которой там еще долго не будет.

Следующим появился в палате Натан, который очень обрадовался, услышав Его жалобы, что после «вчерашней экзекуции» у Него все болит. Натан объяснил, что это очень хороший знак, потому что эта боль вызвана не молочной кислотой, якобы образующейся в мышцах, а микротравмами волокон мышц. А раз есть эти микротравмы — значит, эти волокна «получилось нагрузить и разбудить». Когда это не мешало упражнениям, они разговаривали. Он спросил Натана об актерской школе в Брюсселе. Натан вспоминал о ней с удовольствием, но без сожаления об утраченных возможностях. Вообще Натан был удовлетворен тем, что делал, а из того периода у него осталась огромная любовь к кино и театру. Он, правда, считал себя обычным любителем, но те два года в школе позволили ему заглянуть за кулисы и узнать эту кухню изнутри. Он даже посматривает польское кино. Считает, что, как и скандинавское, оно прошло через период расцвета, когда создавало тренды в европейском кино и задавало тон. Особенно кино семидесятых. Он называл имена Сколимовского, Поланского, Вайды, Кесьлёвского, который, по его мнению, за свои «Три цвета» заслужил «Оскара». К Его огромному удивлению, Натан знал не только польских режиссеров — он знал даже об успехах Януша Каминьского, лучшего, по его мнению, оператора Голливуда, а также знал композитора Яна Качмарека.

Правда, из-за их столь интересной беседы Натан пробыл у Него гораздо дольше, чем было запланировано на это утро. И только когда в палату вошла Лоренция и начала его выгонять, он вдруг понял, что, по его собственному выражению, «напряг ваши мышцы сильнее, чем должен был, по вине польского кинематографа».

Лоренция перетянула Ему плечо резиновым шлангом, ловко собрала в шприц кровь из вены и наполнила ею три небольшие пробирки, после чего ткнула Ему скальпелем в палец и кровь оттуда набрала в две тоненькие длинные трубочки. В конце она сунула Ему под одеяло утку и дала в руку прозрачную пластиковую баночку с крышкой.

— Я сейчас побегу к Джоане, а то она после дежурства какая-то вялая. Да и голодная я. Мы с ней поедим в столовой, а когда я вернусь — посмотрим, переварились ли у тебя эти наши отварчики, ха-ха, — громко засмеялась она и вышла.

Вернувшись, она быстренько все поместила в белую коробку и оклеила ее со всех сторон бумажками с Его именем и фамилией.

— Мы с Джоаной договорились, что я ей этот гостинчик принесу, а она его отдаст по дороге домой в лабораторию. Потому что у нее как раз дежурство закончилось, специально идти не надо, так как это в сторону ее дома, — сообщила Лоренция.

Во время очередного кормления она спросила:

— Пока тебя тут Натан мордовал, я, после нашего с тобой разговора о Верде, ходила по больнице и все думала. И вспомнила, что у меня в кармане халата в шкафу есть песни Сезарушки. Мне дочка купила такую флешку или как это там называется. Втыкаешь в дырку в компьютере — и оно играет. Я в шкаф залезла — и сразу нашла. Я тебе могу, Полонез, включить на сиесту. Ты же долго музыки не слышал, а музыка и для мозга, и для тела хороша. Хочешь послушать Сезарию?