Януш Вишневский - Все мои женщины. Пробуждение

Он думал и о том, как сильно и как несправедливо мужские стереотипы влияют на восприятие и сортируют женщин по тесным ячейкам, за рамки которых тем никогда уже, возможно, не удастся выйти. Он ведь тоже поместил Милену в такую ячейку с надписью: «Неплохая задница на раз или два, но о Достоевском с ней не поговоришь». Если бы она не выглядела так, как выглядела, то Он, возможно, по причине хорошего воспитания и солидарности с землячкой подвез бы ее на машине из аэропорта в отель в Рейкьявике, но точно не затащил бы к себе в номер, выслушав эту наивную сказку о лифчике, который она не может якобы расстегнуть. Мужское сито, отделяющее зерна от плевел, разумеется, работает. Оставляя на сетке, разумеется, только зерна. Или жемчужины. Ослепительный образ жемчужины: большая грудь, узкая талия, длинные ноги, широкие бедра, пухлые губы, миндалевидные глаза, прикрытые веками с трепещущими длинными ресницами… Это сито у мужчины в течение жизни не меняется. Меняется только определение того, что есть жемчужина. Берешь в пальцы то, что поблескивает на дне сита, а это, оказывается, пластиковый камушек из дешевого колечка за два пятьдесят девять. Как те дамы, от которых Он запирался в своей ванной, а потом убегал среди ночи на важные деловые переговоры. И вот тогда ты меняешь определение. Иногда у твоего сита слишком крупные дырки — и на сетке ты не находишь ничего, что искал, и тогда ты наклоняешься к самому его дну, туда, где уже ничего не должно быть, и тебе удается выловить оттуда любительницу опер, читающую Чехова и Стриндберга. С узкой талией, широкими бедрами и тяжелой грудью, как ты любишь.

Когда охранник торопливо закрывал за ними двери, Он подумал, что когда-нибудь хотел бы послушать или сам прочитать в этом месте какую-нибудь лекцию.

Они вернулись в отель и на машине поехали к «дымящимся бассейнам изумрудного цвета». В тот день небо над Рейкьявиком было, к сожалению, затянуто темно-серыми тучами, так что об изумрудности бассейнов речи не шло. Но пара, поднимающегося, словно дым из трубы, над бассейнами с горячими источниками соленоватой воды, было действительно в избытке. Он помнит, что Милена не выпускала Его руку. В ней не было ничего от разговорчивой и радостной Милены, какой она была утром, — теперь она была молчалива, задумчива, меланхолична и даже печальна. То и дело прижималась к Нему. Совершенно без всякой на то причины.

Из отеля в аэропорт Он поехал вместе с пилотами и стюардессами на маленьком автобусе, который напомнил Ему российские маршрутки — они на таких ездили с Сесилькой в Петербурге. Милена не вышла из номера, чтобы попрощаться с ним. Она знала Его имя, нелюбимое ею, она видела Его наготу, она выслушала несколько Его рассказов о математике, она знала, что Он ученый и живет в Берлине. И больше ничего. Он не знал, много это или мало. Они не говорили о будущем. Не обменялись адресами, телефонами, визитками. Просто такие вот ни к чему не обязывающие несколько часов общения во время путешествия.

Ее противоречивость была такой обманчивой, что Он не осмеливался даже думать, почему она не попрощалась с ним. Он смотрел в окно маршрутки, желая как следует разглядеть придорожный залив, похожий на отрезанный только что острым ножом кусок белого кремового торта. Тот самый, на котором они с Миленой останавливались, когда она пошла в лес обнимать деревья. А потом Он массировал ее замерзшие стопы. Снег растаял. Все заливы по дороге были похожими — одинаково черными и для Него сегодня одинаково мрачными.

Во время полета из Далласа в Сан-Диего самолет попал в зону турбулентности. Он перестал читать и совершенно иррационально стал ждать, что Милена сейчас смело пойдет по проходу между сиденьями. Вспоминал ее слова: «Мне нужно было встать и походить по самолету. Чтобы не упасть в обморок от страха…» И вместо того чтобы бояться, Он скучал по ней.

Учеба в Сан-Диего была раздражающе скучной. Его опоздания никто не заметил, кроме улыбающихся блондиночек, раздающих «материалы конференции». Если бы Он вообще не появился, это тоже ничего бы не изменило. К тому же за все время, за все эти кажущиеся нескончаемыми часы в лекционном зале Он не узнал абсолютно ничего нового. Американцы, особенно из академического мира, убеждены в своей исключительности и уникальной мудрости. Кроме того, они считают, что если начнут говорить очень быстро с этим своим американским акцентом, то мало кто или вообще никто из с трудом понимающих язык азиатов или сконфуженных европейцев догадается, что они говорят глупости. Он же заметил это сразу. Первый раз Он этот механизм распознал давным-давно. В Нью-Йорке, где писал свою диссертацию.

Он расписался собственноручно, старательно в списке присутствующих. По сути, именно это и интересовало больше всего директора Его института в Берлине. Благодаря этой подписи Он стал как бы автоматически прошедшим курс «made in USA», а это было важно при подписании контрактов с фирмами из США и Канады. И именно это больше всего занимало совет директоров. Несколько тысяч долларов — в определенном смысле заработанные Им — за поездку с двумя пересадками на край света, за гостиницу и за неадекватный, слишком дорогой вступительный взнос, позволяющий Ему участвовать в этой бессмысленной учебе. И плюс еще то время, Его время, ведь Он мог бы в это время заниматься своими проектами в Берлине. И все за одну Его роспись. Но Он был благодарен судьбе за все это. Главным образом — за Милену…

В маленьком магазинчике на углу недалеко от «Мариотта», где проходил этот цирк и где Он ночевал, Он купил айпод. Не в силах заснуть — Его организм из-за разницы во времени спутал день с ночью — Он вышел погулять. Было около четырех часов утра, но улица перед отелем оживленно кипела. Многоэтажный «Мариотт», который организаторы выбрали для учебы, находился в знаменитом историческом районе Сан-Диего Гасламп-Квотер, в котором полно баров, ресторанов, ночных клубов, кинотеатров и маленьких театриков. Шумная ночная жизнь заканчивается здесь только с восходом солнца. Тем более в ноябре, когда даже ночью господствуют весенние температуры. Он заметил небольшой магазинчик с электроникой на витрине. Перед магазином на деревянных ступеньках сидел худой мужчина с тюрбаном на голове и крикливо зазывал покупателей. В этот момент Он почему-то вдруг подумал о Милене, операх и айподе. Ему удалось сторговать тридцать процентов от начальной цены. Продолжался торг, правда, тридцать минут, но времени у Него было достаточно. И Он бы не поручился, что веселый орущий араб-продавец не получил от этого торга даже большего удовольствия, чем Он сам.

С чувством сентиментальной ностальгии Он напомнил себе, что последний раз слушал музыку, идя с наушниками в ушах, еще в Гданьске. Вспомнил и то благоговение, с которым Он относился тогда к своему японскому кассетному плееру, купленному в «Певексе» [44] Сеть валютных магазинов в ПНР. — Примеч. ред . за доллары — нелегальные и неприлично дорогие. Он тогда отдал все свои сбережения, заработанные репетиторством. Потому что со своей аспирантской стипедии в университете Он купить ничего не смог бы. Зарабатывал Он, как однажды выяснилось, меньше, чем болтливая пани Зофья, уборщица, которая по вечерам появлялась в Его кабинете. Как-то раз, в порыве сочувствия, что Он «все сидит и сидит по ночам тут, нет чтобы к жене пойти!», пани Зофья громко высказала предположение, что Он, наверно, должен же «хорошо зарабатывать, а вот у нее копеечная зарплата и муж с больной печенью». Из любопытства Он спросил, сколько зарабатывает пани Зофья. И с болью вынужден был признать, что социалистическая республика Польша действительно является страной рабочих и крестьян. По крайней мере когда дело касается вознаграждения за работу так называемой технической интеллигенции, к которым относились и ученые. Оказалось, что Он зарабатывает на треть меньше, чем пани Зофья!