Януш Вишневский - Все мои женщины. Пробуждение

— А я вернулась на остановку. Так что вы и не могли меня найти, — отвечает она.

— Меня зовут Патриция, — добавляет она и торопливо уходит.

Через неделю Он встречает ее в той же самой аудитории в Сопоте. Она сидит в том же ряду, что и в прошлый раз. Около окна. Но сегодня она другая. В белой шелковой блузке и синем костюме. Без макияжа. Как скромная студентка, которая пришла на экзамен. После занятия она терпеливо ждет, пока остальные выйдут, подходит к Нему, кладет Ему на стол пластиковую коробочку и говорит дрожащим голосом:

— Я вернулась на остановку и собрала с асфальта остатки той разбитой кассеты. Потом посклеивала все и в конце с лупой прочитала номер.

Вы ведь слушали «Республику», правда?

…Она стоит перед ним с румянцем на лице, с волнующейся под ее белой блузкой грудью. Он опускает глаза. Не смотрит ей в лицо, глядя на ее дрожащие руки, вцепившиеся в стол. Он чувствует в себе какую-то странную огромную радость и молчит, не в силах вымолвить ни слова. Когда она выходит из аудитории, Он кричит ей вслед:

— Правда!

На следующий день утром Он стоит у ее подъезда с наушниками в ушах.

Они встречаются каждый день. Далеко от Сопота. Молодая студентка и преподаватель. Ему все равно. Ей нет. Главным образом — из-за родителей. Однажды июньским воскресеньем они сидят, обнявшись, на молу в Бжежне и курят. К ним подходит крупный мужчина в синем костюме. Патриция в ту же секунду застывает, словно ее парализовало.

— Мы же с тобой, доча, договаривались, что ты не должна курить, пока я не умру. Договаривались или нет, черт возьми?

А уважаемый господин мог бы девочку чем-нибудь накрыть, а то озябнет моя дочура на таком ветру-то…

…В августе, в день Его рождения, они сидят ночью на мокром песке на том же молу; Патриция вытаскивает из рюкзака коричневый маффин и зажигает свечу. Ветер гасит свечу раньше, чем Он успевает ее задуть. Они смеются, что это какой-то дурной знак. Целуются. И затем Патриция встает и раздевается.

Январское утро ровно год спустя, в восемьдесят пятом. Погода не морозная, удивительно теплая, почти как весной. Он надевает наушники, вставляет в плеер кассету «Республики», потом натягивает на голову свою шерстяную шапку. Ту же самую рубашку и ту же куртку. В карман куртки кладет маленькую коробочку. И бежит, задыхаясь. Так же, как год назад.

Патриция стоит на остановке. Он ее вчера целый вечер уговаривал, чтобы они сегодня поехали вместе на автобусе. Она не понимает, зачем и почему, но согласилась. Он целует ее и увлекает на газон за остановкой. Там вытаскивает из кармана коробочку, вынимает из нее серебряное колечко, после чего опускается перед ней на колени, берет ее за левую руку и надевает ей это колечко на палец. Абсолютная безвкуснейшая безвкусица. Но любовь вообще довольно безвкусная штука. Он спрашивает, не может ли она найти время в июне, а если точнее — двадцать восьмого числа, в пятницу, около шестнадцати часов, чтобы выйти за Него замуж. Она тоже опускается на колени, целует Его — и безвкусица становится окончательной и бесповоротной. Люди на остановке смотрят на них и стучат себе по голове.

На следующий день Он стучит в дверь ее квартиры. В руках у Него букет белых роз для ее матери и литр водки для отца. После первой бутылки отец единолично устраивает их свадьбу. В Новом Сонче. Он звонит брату и просит того найти «заведение, такое, человек на сто, но чтобы приличное! Для культурных людей». На конец июня. На три дня. Патриция пытается ему что-то сказать, но отец не слушает. Мать Патриции в это время планирует ремонт квартиры. Самую большую комнату — молодым. Им с отцом и так много места в спальне. Когда Он говорит, что уже снял для них маленькую квартирку во Вжеще, наступает гробовая тишина. Патриция встает перед отцом и решительно говорит, что не хочет никакой свадьбы. Ни в Новом Сонче, ни вообще нигде. У них на это денег не хватит, а родителей они затруднять тоже не хотят. После венчания в Оливии они просто поедут на Хель. И баста.

Двадцать восьмого июня восемьдесят пятого года погода стоит великолепная. Вечером они, обнявшись, гуляют по пляжу на Хели. В ухе у каждого из них — наушник, плеер лежит в кармане Его рубашки, они слушают «Республику» и Чеховского. А два года спустя, в октябре восемьдесят седьмого, рождается их Сесилька.

Патриция до сих пор не знает, что на серебряном обручальном колечке, которое Он надел ей на палец на автобусной остановке в Бжежне, Он выгравировал номер, что она прочла с лупой на останках погибшей под колесами автобуса кассеты. Он ей никогда об этом не рассказывал. А сам Он помнит этот номер и сейчас. Одиннадцать цифр, которые Он самыми разными способами складывал, вычитал, множил и делил между собой, растягивал и перемешивал. Как математик. Он хотел найти в их арифметике какой-то шифр, какой-то таинственный намек на неслучайность их встречи. Пока не нашел. Но уверен и сейчас, что шифр там какой-то кроется. Даже если его не удастся разгадать. Случайные встречи ведь вовсе не случайны. Но это понимаешь только спустя годы…

В отеле Он подключился на своем компьютере к «Айтьюнс» и купил записи всех опер, о которых говорила в Рейкьявике Милена. Большинство Он мог скопировать бесплатно, у пиратов. Но Он брезговал. Не мог понять людей, которые слушают, смотрят или читают украденные у кого-то мысли, композиции, образы — и не чувствуют при этом себя как паршивые воры, которые выходят из супермаркета с покупками, за которые не заплатили. Большая часть Его работы была связана с электронной записью программ, которые Он спроектировал, закодировал и реализовал. Так же, как те тщательно вырезанные из дерева фигурки, которые продают горцы на Крупувки в Закопане. Он не мог себе представить, что какой-нибуль горец позволил бы кому-то украсть свою работу, не попытавшись надавать вору по морде.

Он провел два дня учебы в наушниках. И именно это и запомнил в основном из этой «учебы». Россини, Моцарт, Верди, Пуччини, Вагнер, Чайковский, Венявский, Бизе, Шимановский, Монюшко. На доске писали какие-то уравнения, а Он в это время слушал арии. И иногда находил, к своему удивлению, удивительные сходства между ними. Гармония, порядок — и тотальный хаос одновременно. Ноты — ведь тоже способ записи информации. Как и математические символы, такие как интеграл, сумма, разница, вектор или тензор.

Из Сан-Диего Он вылетел с почти двухчасовым опозданием. Они ждали вылета в душном, некондиционируемом самолете, ждали, пока службы аэропорта выгрузят багаж трех пассажиров, которые сдали чемоданы, взяли багажные квитанции, но на посадку так и не явились. Его всегда интересовало, что скрывается за такими вот странными случаями. Что же такое должно было случиться в аэропорту, чтобы кто-то решил не отправляться в полет буквально в последний момент? И ведь это не был какой-то короткий перелет из, скажем, Варшавы в Краков. Чтобы попасть из Сан-Диего в Нью Йорк, надо перелететь через огромный континент. Его и тогда этот вопрос очень занимал. Сегодня, много лет спустя, Он уже мог бы найти много объяснений этому — для многих маловероятных. Например, неожиданный прилив страсти, которому невозможно сопротивляться. Как тот, который случился у Него и Эвы на маленьком аэродроме в Жешуве однажды утром. Если бы Эва вытолкнула Его из туалета для инвалидов на десять минут позже — Его багаж вот так же выгружали бы из люков самолета, летящего в Берлин. А большинство пассажиров были бы в бешенстве.