Ган Хан - Вегетарианка

– Я тоже хочу немного отдохнуть… Да и вам следует проводить время с ребенком, не так ли?

Он знал, что только с ним она может разделить все заботы о сыне, семье. Бывало, он с благодарностью думал о жене, которая без единого упрека тянула на себе груз домашних дел и свой бизнес. Однако в последнее время, стоило ему только взглянуть на нее, перед ним вставало лицо свояченицы, поэтому дома он ни одной секунды не чувствовал себя спокойным.

– Вы ужинали?

– Перекусил.

– Надо есть как следует. Зачем перекусывать?

Он бросил холодный взгляд на ее лицо, выражавшее смирение. Глаза жены, в двадцать лет с небольшим сделавшей операцию по созданию двойного века, стали выглядеть вполне естественно и казались глубокими и ясными. Овал лица и линию шеи он бы назвал красивыми. Кто знает, может, бизнес по продаже косметики, который она, будучи молодой девушкой, начала с крошечного магазинчика площадью восемь квадратных метров, год от года успешно развивался во многом благодаря ее приятной внешности и приветливости? Однако он знал с самого начала: что-то в жене не совсем отвечало его вкусу. И черты лица, и телосложение, и даже такие свойства характера, как предупредительность и благоразумие, – все соответствовало образу женщины, которая издавна виделась ему спутницей жизни, и он, так и не разобравшись, чего же все-таки ему не хватает, решил на ней жениться. О том, чего именно лишена жена, он ясно понял на первой встрече всех членов ее семьи, увидев свояченицу.

Обычные монголоидные глаза, голос чуть-чуть грубоватый и без прикрас, но не гнусавый, как у жены, непримечательная одежда и даже немного выступающие скулы – все в ней ему понравилось. В свояченице, которую по сравнению с женой вряд ли можно было назвать привлекательной, тем не менее ощущалась сила, как у дикорастущих деревьев, еще не выпустивших свои ветки. Однако нельзя сказать, что у него тогда возникли какие-то недозволенные чувства по отношению к ней. Просто в голове пронеслись мысли, что она ему нравится, что, несмотря на внешнее сходство между сестрами, нечто совсем другое, нечто неуловимо изящное исходит от нее, вот и все.

– Накрывать на стол или нет? – настойчиво спросила жена.

– Я же сказал, что поел.

Уставший от своих сумбурных мыслей, он открыл дверь в ванную. В тот момент, когда пальцы нажали на выключатель, до него донеслись слова жены, брошенные вслед:

– Мало того что из-за Ёнхе душа болит, так еще и вы запропастились куда-то на весь день, а простуженный ребенок ни на шаг не отпускает от себя…

Вслед за вздохом раздался крик, обращенный к сыну:

– Ну что ты там делаешь? Говорю же, иди пить лекарство.

Зная, что, сколько ни зови, мальчик не послушается сразу, жена осторожно высыпала порошок в ложку и развела с сиропом клубничного цвета. Он закрыл дверь ванной, повернулся и спросил:

– Что еще случилось с твоей сестрой?

– Ее муж все-таки подал на развод. Конечно, нельзя не понять господина Чона, но каким же бездушным надо быть. Такая досада берет! Как я погляжу, между мужьями и женами ничего хорошего нет, одна тоска.

– Я…

Он с трудом подбирал слова.

– Может, мне сходить к ней, поговорить?

Лицо жены прояснилось, она оживилась.

– Правда, можете сходить? Сколько ни звала ее к нам, не приходит. А если вы предложите встретиться, может, и согласится, ей неловко будет отказать вам… Хотя вряд ли она понимает, что такое неловкость. И как такое могло с ней произойти…

Он смотрел на лицо своей добросердечной, исполненной чувства ответственности жены, на то, как она осторожно, боясь пролить, несет ложку с лекарством для сына. «Хорошая она женщина», – подумал он. С самого начала жена всегда была хорошей женщиной. Однако именно от этого «хорошей» ему как раз и становилось тоскливо.

– Может, прямо завтра и позвоню ей.

– Дать номер телефона?

– Не надо. У меня есть.

Чувствуя, что сердце вот-вот разорвется, он закрыл за собой дверь в ванную. Разделся, глядя, как вода из душа с шумом падает на дно ванны. Он не занимался с женой сексом почти два месяца. И сейчас его член набух и поднялся не из-за жены.

Он представил себе комнату свояченицы, которую когда-то давно навестил с женой, представил, как она лежит, свернувшись калачиком, затем представил ее окровавленное тело, взваленное ему на спину, вспомнил ощущение от соприкосновения с ее грудью и бедрами, которое не мог забыть с того дня, представил монгольское пятно – оно должно выделяться на ягодице голубой меткой, как клеймо, стоит лишь немного приспустить ей брюки, – и вся кровь устремилась в низ живота. Он стоял и мастурбировал, с трудом подавляя разочарование, испытанное много раз. Встав под льющуюся воду, он стал смывать сперму, и то ли смех, то ли плач – что-то похожее на стон вырвалось из его рта. Вода оказалась слишком холодной.

Два года назад в начале лета свояченица в его доме вскрыла себе вены. Это произошло после переезда в новую, более просторную квартиру, где на обед собрались все родственники его жены. Члены ее семьи всегда с большим удовольствием ели мясо, и новость о том, что свояченица, вдруг решив стать вегетарианкой, с какого-то времени отказалась от него, очевидно, отняла покой у всех, начиная с ее отца. Свояченица похудела так, что вызывала жалость, и можно было понять ее близких, набросившихся на нее с укорами и наставлениями. Однако в то, что их отец, участник войны во Вьетнаме, дал пощечину дочери, не подчинившейся его воле, и насильно пытался запихнуть ей в рот кусок мяса, с какой стороны ни взгляни, было трудно проверить, как в сцену из спектакля театра абсурда.

Но что запомнилось отчетливей всего и испугало его, так это вырвавшийся у нее в этот миг крик. Выплюнув мясо, она схватила нож для фруктов и стала переводить взгляд с одного лица на другое. Ее глаза беспокойно бегали, как у животного, попавшего в когти хищника.

И когда наконец из ее запястья брызнула кровь, он разорвал покрывало, стянул полоской ткани рану на руке и взвалил себе на спину ее тело, легкое, как у призрака. Сам удивляясь своей решительности и способности быстро действовать в такой ситуации, помчался с этой ношей к стоянке.

В те секунды, когда он не отрывал глаз от нее, в беспамятстве принимавшей от врачей неотложную помощь, что-то внутри него вдруг с треском отломилось и вышло из тела. Что это было за чувство, он до сих пор не мог толком объяснить. Кто-то на его глазах собирался уничтожить свою жизнь, выбросить как мусор, и кровь этого человека впиталась в его белую рубашку, слилась с его потом и понемногу высыхала, твердея и приобретая коричневый оттенок.

Он хотел, чтобы она выжила, но в то же время задавался вопросом, есть ли в этом смысл. В тот миг, решившись покончить с собой, она, наверное, почувствовала себя загнанной жизнью в угол, из которого уже не выбраться. Никто не мог ей помочь. Все люди: насильно кормившие ее мясом родители, наблюдавший за этим муж и даже сестра с братом – стали ей совсем чужими или вообще врагами. Даже если она сейчас очнется, для нее ничего уже не изменится. Она попыталась убить себя импульсивно, но ведь это может повториться. Прояви она немного терпения, ей никто не смог бы помешать осуществить задуманное. Неожиданно он поймал себя на мысли, что не хочет ее пробуждения, что если она вернется к жизни, ситуация, скорее всего, станет неопределенной и даже невыносимой, и, может быть, ему захочется схватить ее, очнувшуюся, и выбросить в окно.