Ган Хан - Вегетарианка

– Его?

– Твое монгольское пятно.

Она повернулась и посмотрела на него с некоторым удивлением.

– Как оно до сих пор сохранилось здесь, на этой попке?

– …Не знаю. Я думала, у всех такое есть. Но однажды пошла в сауну… И там увидела, что такое только у меня одной.

Он перенес руку с ее талии на пятно и погладил. «Хотел бы я разделить с ней этот знак, похожий на клеймо, – подумал он. – Как бы я хотел проглотить тебя, монгольское пятно, растворить в себе, чтобы ты текло во мне, в моей крови».

Тихо, едва слышно она проговорила:

– Может, мне больше не будет сниться этот сон?

– Сон? А, то лицо… Да, ты же говорила о лице.

Он ответил, чувствуя, как дремота постепенно наваливается на него.

– А что это за лицо? Чье оно?

– Всегда разное. Иногда хорошо знакомое, иногда чужое, которое я никогда раньше не видела. Бывает, все лицо в крови… Или похоже на лицо мертвеца, что сгнил и разложился.

Он поднял отяжелевшие веки и посмотрел ей в глаза. Они не казались уставшими и в проблесках зари светились беспокойством. Она продолжала:

– Я думала, мне это снится из-за мяса. Думала, если не есть мясо, то эти лица больше не будут появляться. Но все оказалось не так.

Мысль о том, что надо сосредоточиться на ее словах, вертелась в голове, но глаза, безразличные к его мыслям, потихоньку закрывались.

– Поэтому… теперь я знаю. Что это лицо того, кто находится во мне. Что это лицо, которое поднялось из моего нутра.

Ее слова без начала и конца звучали для него колыбельной песней, и он забылся, провалившись в сон, как после бесконечного ночного дежурства.

– Теперь я ничего не боюсь… Теперь я не буду ничего бояться.

Когда он проснулся, она еще спала.

Ярко светило солнце. Ее волосы спутались, как грива животного, смятая простыня обвилась вокруг бедер и ног. Комнату заполнял запах ее тела, напоминающий запах грудного младенца, и к нему примешивался другой – терпкий и кисловатый и в то же время сладковато-муторный.

Который уже час? Он достал телефон из кармана джемпера, брошенного вчера как попало. Час дня. Если он уснул в шесть утра, то, выходит, проспал мертвым сном ровно семь часов. Первым делом он надел трусы и брюки, затем, увидев аппаратуру, сложил прожектор и штатив. Однако камеры почему-то рядом не оказалось. Он вспомнил, что после съемки положил ее ближе к прихожей, чтобы ненароком не задеть, но она куда-то исчезла.

Подумав, что она, проснувшись утром, перенесла камеру в другое место, он направился к кухне. Перед выступом стены, за которым находилась мойка, в глаза ему бросилось что-то светлое. На полу валялась шестимиллиметровая кассета. «Странно», – подумал он, поднял ее и, завернув за угол, увидел женщину; она сидела, уткнувшись лицом в стол. Это была его жена.

Перед ней возвышались упакованные контейнеры с едой, а рука сжимала мобильный телефон. Опрокинутая камера с открытой крышкой валялась на столе. Она наверняка слышала его шаги, однако даже не шелохнулась.

– До… Дорогая.

Он с трудом выговорил слово, не веря в реальность происходящего, чувствуя, как пол шатается под ногами. И только тогда жена подняла голову и встала. Он тут же понял, что делала она это не для того, чтобы подойти к нему, а чтобы удержать на расстоянии. Она начала говорить:

– Ёнхе так давно не звонила… что я решила навестить перед работой. Наготовила овощных салатов.

Ее голос звучал очень напряженно, как будто она оправдывалась перед ним и старалась сохранить самообладание. Он знал эту ее манеру говорить. Когда жена хотела спрятать свои чувства как можно глубже, она говорила тихо, медленно, чуть дрожащим голосом.

– …Дверь была открыта, вот я и вошла. Облик Ёнхе, разрисованное тело – все это показалось мне странным… Вы спали лицом к стене, завернувшись в одеяло, поэтому вас я не узнала.

Рукой, держащей телефон, жена откинула с лица волосы. Ее руки сильно тряслись.

– Подумала, мужчина у нее появился, а как увидела разрисованные тела у обоих, то пришла мысль, что она второй раз тронулась умом. Лучше бы я сразу ушла… Но потом пришла мысль, что надо защитить Ёнхе, ведь кто знает, что это за мужчина… Рядом с прихожей лежала камера, знакомая на вид, и я перемотала кассету, как вы мне когда-то показали…

Она продолжала говорить, стараясь держать себя в руках, и он чувствовал, ценой какого напряжения дается ей эта сдержанность.

– На видео я увидела вас.

В ее глазах слились воедино потрясение, страх, отчаяние, и остроту этого взгляда невозможно было выразить словами, однако само лицо, казалось, застыло, лишенное каких-либо чувств. И только тогда он понял, что его полуобнаженное тело вызывает у жены отвращение, и стал озираться по сторонам в поисках рубашки.

Она валялась возле ванной, и он, просовывая руки в рукава, выговорил:

– Дорогая. Я все объясню. Конечно, понять меня будет нелегко, но…

Жена неожиданно громко прервала его высоким голосом:

– Я вызвала «скорую».

– Что ты сказала?!

Она отвернулась, когда он подошел к ней с побелевшим лицом.

– Ведь и Ёнхе, и вас нужно лечить!

Ему понадобилось несколько секунд, чтобы осознать смысл ее слов.

– Ты считаешь, мне надо лечь в психушку?

И тут со стороны матраса раздался шорох. Они затаили дыхание. Не прикрытая даже маленьким лоскутком ткани, она откинула простыню и поднялась с постели. Он увидел, как из глаз жены полились слезы.

Тихим голосом, глотая слезы, она бросила ему в лицо:

– Мерзавец! – Мокрые губы жены затряслись. – И эту девочку, еще не пришедшую в себя… Эту девочку…

Будто только сейчас узнав, что пришла сестра, свояченица недоуменно посмотрела в их сторону. Взгляд ее не выражал ничего. Он впервые подумал, что у нее глаза как у младенца. Если и не как у младенца, то глаза, из которых нечего взять, глаза, наполненные всем и в то же время совершенно пустые. Нет, скорее, это были глаза еще не родившегося ребенка, в зрачках которого ничего еще не успело отпечататься.

Она медленно повернулась к ним спиной и направилась к лоджии. Открыв раздвижное окно, в один миг впустила в комнату холодный ветер. Он увидел ее сине-зеленое монгольское пятно. А на нем – следы своих слюны и спермы, засохших, как травяной сок. Вдруг он почувствовал себя состарившимся и подумал, что в этой жизни испытал все, и ему не страшно сейчас умереть.

Она перегнулась через перила лоджии, выставив сверкающую золотым блеском грудь, и широко расставила ноги, до самых бедер сплошь усеянные оранжевыми лепестками. Казалось, она вся устремилась вперед в желании слиться с солнечными лучами или ветром. Он услышал приближающийся вой сирены «скорой помощи», галдеж и крики, визги детей – весь этот шум, нависший над переулком. Топот бегущих вверх по лестнице ног раздавался все ближе.