Александр Мелихов - Свидание с Квазимодо (журнальный вариант)

Она почти успокоилась, но ее снова начало колотить, когда диван со стоном просел под тяжестью егоровского тела.

— Суслик снова дрожит, — пожаловалась она детским голоском: в роли маленькой девочки ей было всего уютнее.

— А мы сейчас суслика разотрем, — он действительно принялся ее растирать горячими ладонями. — А это еще зачем?

Запустив руку за спину, он умело расстегнул лифчик и, нырнув под одеяло, стащил трусики так быстро, что она и покочевряжиться не успела.

— Ну ты мастер… — с невольным уважением произнесла она, на что Егор все с тою же неотступной нежностью усмехнулся: — Какой я мастер, это ты должна будешь всему меня научить. Это что у вас, моя госпожа?

Он начал поглаживать ее по груди. Она снова сжалась.

— Ой, опять напугали бедного суслика… Ты меня за это тоже погладь.

Она протянула руку и тут же отдернула: его грудь была покрыта самой настоящей шерстью. Нет, он все-таки был орангутанг…

— Тебе противно? Тогда не надо, — он говорил с нею уже голосом очень доброго доктора.

Она старательно погладила его по шерсти и поразилась твердым буграм на его груди.

— Так у тебя у самого, наверно, второй номер…

— Интересная мысль… Мы с пацанами когда-то посмотрели фильм «Тарзан» — у него тоже были сильные грудные мышцы, он бегал, а они тряслись. И мы с мальчишками спорили, есть там молоко или нет. А один, самый умный, решил всех примирить, сказал: есть капли две.

Она прыснула, и страх как рукой сняло. Егор ведь тоже когда-то был мальчишкой-дурачком… А сейчас он сделался очень добрым и умелым доктором. Добрый доктор Айболит. Приговаривая что-то ужасно ласковое, как успокаивают перепуганных детишек, он во мраке нависал над нею, стараясь не придавить, и что-то там делал, от чего она старалась отвлечься, как это делала однажды, когда ей вскрывали нарыв на пальце. Этот нарыв вскрывали без наркоза, но она только в самом начале охнула, и Егор сразу же замер:

— Что, очень больно?..

— Ничего, ничего, — лучше бы не спрашивал.

Он что-то продолжал делать со вскрытым нарывом, было больно, но уже терпимо, а потом застонал сам Егор и обмяк, чуть ее не раздавив, но тут же опомнился и, задыхаясь, перевалился на бок. Он начал было ее целовать, но она заторопилась встать:

— Мне нужно в ванную, а то чужой диван испортим.

— Не бойся, я под простыню клеенку подложил.

И это он продумал… И в ванной тоже были приготовлены и вата, и какой-то дезинфицирующий раствор, — так вот она, тайна земных наслаждений…

Ты набитая дура, сказала она себе, все женщины жалуются, что мужчины в первую ночь бывают грубыми, а он сама деликатность, сама нежность, а тебе все мало, неблагодарная дрянь, чтоб я такого больше не слышала, тебе уже сейчас все завидуют, а теперь будут завидовать еще больше! «Если скажут, что я некрасивая, не поверю теперь никому», — звучало в ее ушах.

А ее дальнейшая жизнь вполне уложилась в древнейшую формулу счастья: житьпоживать и добра наживать. Были, конечно, и тревоги, но без тревог не оценить и радостей, а какие радости могут быть сладостнее, чем хороший конец у пугающего начала! В общем, было все — не было только вспышек.

Хотя нет, одна была, и еще какая — рождение маленького Егорушки.

ЖИЗНЬ

ЕСТЬ

ЖИЗНЬ

Обронил орел залетный перышко. Родился на свет Егорий-свет-Егорушка.

Но это только в стихах бывает так красиво, а в жизни, пиши ее хоть с маленькой, хоть с метровой буквы, нужно таскать в поликлинику анализы в майонезных баночках, терпеть холодные склизкие поглаживания ультразвуковой машинки, а на последних неделях отслеживать вес, давление, объем начинающего трескаться живота со вздувшимся пупом…

Однако ей и в голову не приходило беспокоиться, красиво это или некрасиво — она была занята делом настолько важным, что и думать забыла о подобных пустяках. Ее ни на минуту не оставляло чувство, что живет теперь она совершенно правильно, а правильность, оказывается, вполне может служить заменой красоте. Ей даже страшно не было, настолько ее поглощала подготовка к чуть ли не первому в ее жизни по-настоящему важному делу. Да и рядом с Егором, сделавшимся в эти месяцы совсем уж родным папашей, вообще было не страшно, — казалось, он все сумеет уладить, как по-быстрому все уладил с кооперативной квартирой, с защитой, — даже в судебку ее устроил Егор: консультировал прокуратуру по поводу отравленных тканей и тут же свел полезное знакомство. Роддом, куда Егор ее привез на собственноручно восстановленных им из руин «Жигулях», тоже считался хорошим, но когда она осталась в палате одна — тут-то ее и захватил настоящий ужас. Ведь и в самом деле не может младенец пробиться оттуда : там же все такое узенькое, ей и от Егора-то больновато, а тут целая головенка, плечики…

Но когда миновал этот ужас, эта немыслимая боль, она довольно быстро стала казаться страшным сном, а главной явью сделался страх за ребенка. Юля и кружевной голубой сверток, выдыхавший нежный парок, отказалась доверить Егору, и только дома, уложив бесценное существо на кровать подальше от края и сама развернув пеленки, она позволила Егору посмотреть на сына. Сына… Какое странное слово!.. Неужели теперь у них есть сын?.. Он поводил мутным взглядом, что-то ловил ротиком, трепетал язычком, — она с гордостью посмотрела на Егора и обнаружила на его крупном грубом лице выражение растроганности, граничащей со слабоумием. И тут младенец еле слышно пукнул. И из глубоко посаженных егоровских глаз, как по команде, покатились слезы. Свои слезы она заметила, только когда они защекотали краешки губ. Они смотрели друг на друга и плакали, и она поняла, что сына нужно назвать тоже Егором, и никак иначе. Да! как она сразу не заметила, — маленький Егорушка ужасно похож на большого. Такой же орангутанг, только маленький. Зато ей наконец-то открылось, что орангутанги гораздо более милые существа, чем люди. И ее охватила такая нежность к мужу, на какую она и не знала, что способна: ведь он тоже, собственно, такой же беспомощный малыш, он только с виду большой. Так вот чего ей не хватало для любви — она не могла вообразить Егора беспомощным!

Да, все так и оказалось, как объяснял тот толстый дядька: выносишь горшки, а тебе не противно — смотришь только, нет ли поносика или, наоборот, хороший ли цвет, не изменился ли запах…

И это при том, что желаешь вроде бы одного — упасть и выспаться. Но это все было ничто в сравнении со страхом: заболеет, упадет, разобьется… А потом начался страх, что начнет курить, свяжется с плохой компанией, — классная руково-

дительница как-то даже поругала ее за излишнюю нервозность: ваш ребенок по сравнению с другими мальчишками в классе так просто белый лебедь.