Александр Мелихов - Свидание с Квазимодо (журнальный вариант)

И она заполыхала от стыда, что позволила этому хлыщу упомянуть о Егоре — о ее Егоре! — с пренебрежением. Продолжая полыхать, она бросалась чуть не под колеса, пытаясь поймать машину на ледяном мокром Невском, а наконец добравшись до Егора, принялась так бешено целовать его, захлебываясь нежнейшими словами, что пробудила и в нем что-то вроде безумия. Но оказалось, она еще не знала, что такое истинная страсть до того, как Егор угодил в «Кресты». На ее счастье, она узнала про этот ужас только в тот день, когда Егор выходил на волю:

позвонил его водитель Леша и сообщил, что Егора Сергеевича сегодня выпускают, так поедет ли она его встречать? Где встречать, откуда выпускают?.. Из «Крестов».

— Но он же мне каждый день звонил, он говорил, что он в Финляндии?.. Ну, Железный Феликс… Ничего по голосу было невозможно понять!

Егор в нелепом лазурном свитере с надписью «Зенит — чемпион!» ждал уже на улице рядом с простецкой черной сумкой, как у небогатых челночниц, но прокопченная кирпичная стена, у которой он стоял, была так ужасна… Бог ты мой, это же был самый настоящий рыцарский замок!.. Вот тебе, допросилась! Грызя нижнюю губу, чтобы не разрыдаться при Леше, она с наслаждением вдыхала запах пропотевшей Егоровой одежды, ибо это был запах жизни.

— Какого х… ты ей сказал?!. — грозно обратился Егор к Леше, и она вскинула на него глаза: он никогда так при ней не выражался.

Егорово лицо было исполнено такой ледяной жестокости, что она со страхом оглянулась на Лешу. Его хорошенькое пионерское личико вспыхнуло, как пионерский галстук, и тут же сделалось белей бумаги.

— Мальчики, давайте не портить радость, — залепетала она, сама изрядно струхнув. — Бедненький, как ты намучился!

— Зачем мне мучиться, я сидел по вип-разряду. С ванной, гостиной, телефоном и садом. Ладно, поехали.

Леша был прощен, но Егор отошел от своей мстительной сосредоточенности только к вечеру. И тогда она на него набросилась. Он старался соответствовать, и она, покрывая его тоже тронутую сединою шерсть страстными поцелуями, повторяла:

«Суслик проявляет страсть». А потом, когда они, обнявшись, приходили в себя, она смущенно спросила шепотом: «А почему ты тогда в общежитии выбрал именно меня?» — «Ты одна там не выпендривалась», — со своей обычной простотой ответил Егор. «Только поэтому? А как тебе кажется, я красивая?» — «Ты что, как маленькая?» — в голосе Егора зазвучала нежность. «А что, я некрасивая?» — «Красивая, красивая, суслик самый красивый!»

ПЕРВЫЙ

ЗВОНОК

Страсти даром не прошли, в который раз прекрасное обернулось ужасным: на излете женской жизни она впервые в жизни залетела. Но если бы только. Возможно, к беде привело именно средство защиты, которое Егор именовал диалектической спиралью. Задним числом, конечно, можно было высмотреть какие-то предвестия беды: ее постоянно подташнивало, но ей казалось, это из-за того, что на экспертизу вдруг потянулись «извращенцы», в которых уже и сотня Шекспиров с тысячей Еврипидов не углядели бы ни искорки красоты. Немолодая и не слишком просвещенная мамаша большого и полноватого сына-юрисконсульта случайно обнаружила у него на руках следы многочисленных порезов. Он наотрез отказался раскрыть их происхождение, но она давно подозревала, что ее невестка вампирша, и обратилась в правоохранительные органы. Жена сына, однако, настаивала, что такова была их вполне счастливая интимная жизнь: после нанесения этих совершенно неопасных ранок они сливались в страстном экстазе, ради которого супруг с величайшей охотой принимал пустяковую боль.

«Мерзкая тварь, как можно причинить боль человеку, которого любишь!» — так бы она рассуждала на заре своей экспертной службы. Но теперь-то она знала, что нужно искать не контраста, а предельного сходства мерзкого и прекрасно-

го. И тут же нашла сходство с собой: ведь только сострадание и страх за Егора пробуждают в ней нежность — без этого он кажется слишком уж… бронированным, что ли. Так что еще шаг — и она пожелала бы причинять ему страдания сама, чтобы можно было особенно страстно пожалеть его. Вот тебе и разгадка садизма: мучить, чтобы наслаждаться жалостью и утешением. Сказано же: она его за муки полюбила. А коли мук нет, мы их создадим. И утешим. А как утешить того, кто не страдает? Будь ее воля, Юля бы всех оставила в покое, кто вынужден пробиваться в сад наслаждений через искусственные страдания, — лишь бы это делалось по взаимному согласию. А то начинают спасать и разрушают буквально выстраданное счастье. Подруга увидела синяки на груди бывшей одноклассницы, тут же настучала отцу, тот избил зятя, сломал ему челюсть, отбил почку... Теперь высохшая от горя и стыда одинокая дочь возит ему передачи, бывший муж таскается по поликлиникам — все довольны.

Но кровь на все отбрасывает романтический отсвет. А вот когда хрупкий очкарик много месяцев ухаживает за довольно-таки свободной девушкой и наконец оказывается с нею в постели, и она очень смело его ласкает, а он оказывается совершенно не готов, да еще и трепещет, как цуцик… Она переходит на нежности, заверяет его в своей любви и преданности, и он наконец решается выговорить: ему хочется, чтобы она пописала ему в рот. Она прежде всего страшно перепугалась — кто его знает, что этому сумасшедшему еще придет в голову! — и бросилась лихорадочно одеваться. Он рыдал и буквально голый валялся у нее в ногах, но это лишь убеждало ее в его безумии. Однако когда она выскочила на лестницу, он, натянув брюки и накинув пальто на голое тело, бросился за нею босиком — это в ноябре. Он хотел попросить, чтобы она никому не рассказывала, но она испугалась, что он ей что-то сделает, и отпихнула его изо всей силы. А он отлетел, ударился о фонарный столб, дико зыркнул туда-сюда и ринулся под мчавшийся мимо автобус. Он остался жив, но было возбуждено дело о доведении до самоубийства лица, находящегося в материальной или иной зависимости.

На фотографии у него было очень правильное, чуть удлиненное лицо, казалось, он и войдет, так же мечтательно откинув голову, однако он сильно сутулился (возможно, оттого, что костыли были ему коротковаты). Но еще больше ее поразило, что вместо греческого носа у него торчит резиновая носопырка, а выше до самого лба — почти ровная площадка. С трудом усевшись на стул и вытянув перед собой негнущуюся правую ногу, он с напряжением разворачивался к ней левым ухом, потому что в правом слух пропал полностью. Пару раз во время разговора он с громом ронял костыли, но тут же до них поспешно дотягивался, останавливая ее движение ему помочь торопливым, но вежливым жестом левой руки (правая была в гипсе). И был при этом белый до голубизны, однако, отвечая, сразу порозовел, а потом вообще пошел пятнами. Да, он очень любил Лику и сейчас любит. И они уже много раз оставались наедине и подолгу целовались, но она казалась ему таким неземным созданием, что у него ничего не шевелилось, наоборот, он чувствовал себя святотатцем (филолог!). И только когда она убегала в туалет, у него отлегало от души. А когда он потихоньку прислушивался под дверью к нежному журчанию, у него из глубины вместо страха и стыда поднималась нежность — и снаружи тоже кое-что начинало подниматься…