Александр Мелихов - Свидание с Квазимодо (журнальный вариант)

Оба телефона Скворец собственноручно записал в ее мобильник, приговаривая: ну, ты меня порадовала, вот не думал, смотрю — неужели это Юлька?.. И вдруг посмотрел очень серьезно:

— Я тебя все время вспоминал. Чем старше становился. Вот, думал, дурак — какую женщину упустил!.. Мне ж красавицы нравились, чтоб хвастаться перед дружками… Вот и дохвастался.

И только тут опомнился:

— Да, у тебя же с матерью несчастье?.. Сочувствую, я в прошлом году обоих схоронил. Как отец-то?

— Ну как? Живет. Когда кто-то из родителей уходит, это и нам первый звонок.

— Это точно. Теперь каждый день думаешь: моя станция или еще не моя?

Мурат тоже растолстел и с виду был настоящий бай. Но его заплывшие добрые глазки выражали неподдельное страдание из-за того, что он вынужден говорить горькую правду человеку, который так ему дорог. Он говорил не о физике, не об аптеке, не о жене и не о детях, а только о русских и казахах, о русских и казахах, о русских и казахах…

Русские не уважали казахских обычаев, они видели в них только дикость, а у казахов было разделение властей: хана могли судить! Русские не признавали дворянами потомков Чингисхана и Тимура (хотя тем, конечно, было на это плевать), а духовную элиту вообще старались вытеснить русско-европейским просвещением — это было обезглавливание народа!

— Извини, Мурат, — наконец решилась прервать она, — но тебя же взяли в Московский университет именно как казаха…

— Я же не спорю! — казалось, он вот-вот заплачет. — Но чем лучше ты выучишься в Москве, в Ленинграде, тем дальше уйдешь от своего народа! Ты вливаешься в русскую интеллигенцию, а казахский народ остается без интеллигенции!

— Но мне говорили, что сейчас дипломами просто торгуют…

— Да, меня из-за этого и вышибли. Коррупция сегодня — не то слово, всем теперь владеют триста-четыреста семейств. Зато теперь мы сами определяем свою судьбу. Нам больше не грозит культурное поглощение.

— Сильные всегда будут поглощать слабых, — осторожно произнесла она голосом Егора. — Не Россия, так Америка…

— Культурное влияние Америки всегда будет поверхностным — на уровне вывесок, жвачки, — Мурат чеканил так, как никогда не отвечал у доски. — Никогда половина нашего народа не будет говорить по-английски. Никогда половина Казахстана не будут американцами. И нас они к себе никогда не пустят в серьезном числе. Когда мы свободны, наше возрождение может наступить через сто, через двести лет — я верю в мой народ! А пока мы не отделены от России, оно не наступит никогда. Лучшие так и будут становиться русскими, а казахами оставаться одни лузеры.

Лузеры — это было исконно казахское слово. Еле-еле перевела разговор на аптеку. Оказалось, аптека на распутье: на днях в «Убагане» застрелили акдалинского крестного отца на пару с милицейским полковником, и оба родственники Мурата, оба его крышевали.

— И как же ты теперь?..

— Посмотрим. Но если будут серьезно наезжать, я лучше аптеку закрою. Это же очень серьезное дело, наркотики...

Но видно было, что его гораздо больше заботит казахское национальное возрождение. Почувствовав, что тема кажется ей исчерпанной, он не стал ее удерживать. А про ее жизнь так и не задал ни одного вопроса. И чаю не предложил. До эпохи возрождения такое у казахов было немыслимо.

«Пегас» действительно прискакал по первому звонку и домчал за четверть часа на своих низкорослых, но выносливых «Жигулях». В пору их юности здесь начиналась дикая степь, сейчас же в отсветах морозного заката вместо степного простора высились и прятались друг за друга неисчислимые бетонные короба многоэтажек. Она оказалась у ворот гаражного поселения без трех минут шесть. На душе было скорбно и торжественно, но мороз жег так нещадно, что очень скоро вся ее воля сосредоточилась на том, чтобы не приплясывать, не превращать драму в фарс. Скворец, который, как оказалось, так ее любит, не мог бы оставить ее на замерзание — значит, что-то случилось. Ряды железных гаражей за распахнутыми железными воротами мертвенно чернели, окна многоэтажек, напротив, бешено пылали, словно многоярусный театр волчьих глаз. Наконец от одного из гаражей отделилась черная фигура и быстро зашагала к воротам. Скворец, закутанный до глаз, сделался как будто пониже ростом, но еще могутнее.

— Ой, привет! — на радостях она хлопнула его по плечу.

— Привет! — ответный хлопок был еще более дружелюбным, даже, пожалуй, чрезмерно.

— Так ты где живешь?

— Как все. У себя дома.

— Так пошли?..

— Пошли.

Только тут до нее наконец дошло, что это вовсе не Скворец. Компанейский все-таки народ акдалинцы... И деликатный — не начал дознаваться, почему это она вдруг засеменила от него подальше, — сразу же зашагал вдоль бетонного забора метровыми шажищами.

Все, жить ей оставалось минуты полторы. И тут последним усилием меркнущего сознания она поняла, что бесплодно приплясывающий у шоссе силуэт — это и есть Скворец. Он вышел встретить ее поближе к дому, а «Пегас» пролетел по насту вдоль гаражного забора.

Бег трусцой к горящим окнам, таким обнадеживающим и гостеприимным.

У Мурата все было обставлено по-советски вплоть до прежних собр. соч. в стенке, а Скворец претендовал на изысканность. Но теперь, когда она научилась разбираться в антиквариате, эта новодельная резьба производила на нее довольно жалкое впечатление, и она старалась обходить ее взглядом. Что было нелегко, потому что взгляд натыкался на нее всюду.

Зато пельмени были божественны. На низеньком журнальном столике, за которым было бы удобнее сидеть по-казахски на полу, ноги калачиком, еще и теснилась разноцветная рать всяческих салатиков.

— Мне женщина приходит готовить, — правильно расшифровал ее взгляд Скворец и тут же ответил на еще одну шифровку: — Нет, за деньги.

Из фигуристой плоской бутылки с лаконичной этикеткой «Hennessy» он налил на донышки двух огромных тонких бокалов очень красивую жидкость цвета темного меда.

— Нужно наливать столько, чтобы если положить бокал на бок, то не вылилось, — просветил ее Скворец, все-таки не совсем растерявший свой снобизм.

— За встречу! — эти слова Скворец произнес с такой неожиданной значительностью, что она перестала замечать лиловый отлив его щек.

Нежный звон соприкоснувшихся бокалов долго не угасал, а Скворец, согревая и одновременно покачивая свой бокал в ладонях, склонился к нему, вдыхая аромат. Она тоже вдохнула и поняла, что это грубейшая подделка. Ей стало невыносимо жалко бедного Скворца, которого так нещадно дурачат какие-то жулики за его благородную любовь к красоте. Чтобы сделать ему приятное, она сделала глоток. Жуткая отрава… И она прочувствованно покивала в ответ на выжидательный взгляд хозяина: да, дескать, не каждый день такое приходится пить. Успокоенно разулыбавшись, Скворец откинулся в пухлом кожаном кресле и обратился к ней как к человеку более близкому к высшим сферам: