Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Ничего не менять! Вот первое правило здравомыслящего человека. Не нарушать его ни при каких обстоятельствах! Но разве я уже не клялся себе соблюдать это правило любой ценой, в любой ситуации, чего бы это ни стоило? Не пытаться ничего «изменить к лучшему», а беречь, стараться не испортить, не сделать хуже того, что уже есть. Высшее духовное состояние всегда сливается с самым полным смирением — наука простая…

По заверениям А. Б., у Л. всё будто бы благополучно. Ее отправили под опеку дальней тетки в Англию, где она собирается продолжать учебу (в Оксфорде). Надоумил ее, конечно, А. Б. Но и к лучшему…

Даже не знаю, что об этом думать. По сей день мне становится, в сущности, страшно, когда я об этом думаю…

15 января

Пробую продолжать записи. Жизнь выравнивается. Чувствую себя в полной физической форме, и опять, не успел я очухаться, как меня неодолимо тянет чем-то заниматься. Не могу побороть в себе эту старую невыносимую привычку.

Солнце бывает только по утрам. После обеда держится серость. А впрочем, ужасные дни! Чем лучше чувствую себя физически, тем более глубокое опустошение накатывает изнутри, тем мучительнее хочется просто дотянуть до вечера, до ужина, до новостей по телевизору.

Вчера и сегодня читал попавшуюся под руки макулатурную книжонку. О Чайковском! И очень странное складывается впечатление. Неужели это и есть настоящая жизнь?!

Думаю, что музыка Чайковского мне понятна до последней ноты — она не сложна даже для такого неофита, как я. Но как она несовместима с образом автора, насколько она выглядит чище его самого! Хотя что тут странного? Со всеми происходит то же самое: если бы каждый из нас постоянно помнил о том, что всякий прожитый день «ближнего» состоит из мытья, бритья, чистки зубов, высиживания в туалете, из низменных забот, сводящихся к тому, чтобы набить брюхо «хлебом насущным», если бы мы отдавали себе отчет в том, что во всей деятельности «ближнего», на которую он оказался способен за минувший день, лишь сотая часть его мыслей достойна звания человека, а всё остальное — расчет, зависть, недоброжелательство, угождение плоти… — то, помня всё это, мы вряд ли смогли бы подличать по отношению друг к другу.

Да, так оно и есть: талант подобен айсбергу. Он может дрейфовать через целый океан, с видимой на поверхности одной лишь верхушкой. Творчество — это внешне упрощенный, схематический вариант личности, хотя и более глубокий и совершенно зашифрованный. Выводить из этого общее правило, впрочем, тоже трудно. Бывает и наоборот.

Как сказал Лао-цзы, истинные слова неприятны, а приятные слова не истинны. Он был прав тысячу раз.

17 января

Выйдя после обеда прогуляться, подумал вдруг о том, что главная ошибка, которую я всю жизнь допускал в отношениях со своим окружением, заключалась в переоценке своих возможностей.

Разве это не мания? Пусть притаившаяся в глубине и опосредованная стремлением к главному, к «большому». Но в этом случае благое — со стороны — намерение жить на повышенных скоростях, жить по большому счету и не размениваться на мелочи, обратно пропорционально боязни «малого» и в той же мере опосредовано тихом ужасом, который я всегда испытывал перед «малым». Отсюда и неспособность удовлетворяться жизнью каждого дня — такой, какая она есть. Отсюда неспособность находить в ней простой, первичный смысл. И это изначально порочно. Боязнь «малого» порождает непоследовательность в «большом». Именно поэтому я всегда и во всём оставался дилетантом — и в те времена, когда учился на юриста, и позднее, когда начал работать, зарабатывать, когда садовничал, когда возомнил из себя живописца. Но можно ли прожить жизнь, оставаясь вечным дилетантом?

Сомнения снедают только тогда, когда не сделано окончательного выбора. В результате оказываешься неспособным на настоящие жертвы, обойтись без которых невозможно, и тем более в творчестве. Когда есть чувство неизбежности — а на этом чувстве держится любое призвание, — конечный выбор, тот, который кажется таким непосильным, а иногда даже жутким, как образ пропасти, простирающейся под ногами, совершается сам собой, помимо воли.

позднее

Весь день было солнце. Закроешь глаза — и блаженно тонешь в какой-то яркой томительной темноте. Под веками плывут пятна. Как ни стараешься разглядеть эти пятна, они уплывают в сторону. Удивительно! А как я любил в детстве, когда болел и лежал в постели, разглядывать эти пятнышки — до одурения, до ломоты в черепе!

Сегодня опять пробовал писать квадраты. Плохо и скучно. Сразу же одолевают неприятные мысли.

Главная беда сегодняшнего изобразительного искусства в том, что оно лишено твердых, однозначных критериев. Всё держится на мгновенном эффекте. Всё построено на иллюзии новизны. Но как только этот эффект исчерпывает себя или изживает (а происходит это практически мгновенно), оказывается, что за ширмой новизны нет ничего — одна пустота. Господствующим же принципом, который вольно или невольно соблюдают все, является следующий: кто дальше плюнет, тот и рекордсмен. Этот принцип как нельзя более наглядно обличает западную культуру наших дней в очень характерной для нее слабости — в утрате иммунитета, в беззащитности перед любым веянием, перед любым вторжением, что конечно же свидетельствует о ее закате. Погоня за новым — это своего рода потребность развеять старческую скуку, это разновидность алчности, свойственной дряхлому организму, заканчивающему свои дни. По этой же причине сегодня днем с огнем не сыскать и настоящих ценителей. Всё стало условно, расплывчато. Ценителя, собственно, невозможно отличить от профана. Верно говорила Вельмонт: большинство выезжает на всеобщем невежестве, чуть что апеллируя к своим неприкосновенным правам, к «свободе», ко вкусам, о которых будто бы не спорят.

вечером

То, что мы называем в искусстве «авангардизмом», может иметь право на существование лишь в том случае, если новаторство нацелено на поиски новых форм, но никак не на поиски нового содержания. Культуры, которые позволяют своим «новаторам» вмешиваться в их содержание, или надеются, что благодаря им содержание будет чем-то пополнено, находятся в фазе упадка.

Дух как был, так и останется первичным. А оболочка, в которой он пребывает, всегда будет иметь вторичное значение. Изменить это невозможно. Даже если по ставшим привычными для нас представлениям одно без другого существовать не может…

20 января

Серое, нехолодное утро. Ветрено. В воздухе свежесть. Ветер сегодня как будто бы с побережья. Всю ночь на крыше стоял грохот, и я не мог уснуть, а затем будто в яму провалился. Несмотря на полнолуние, спал на редкость хорошо. Проснувшись, чувствовал приятное опустошение в голове, слабость, легкость, невесомость.