Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Накануне отъездаПетр съездил с утра к хозяину шале, чтобы расплатиться за аренду, провел у горца полчаса. Тот сварил кофе и не хотел его отпускать, преграждал дорогу подносом с сырами собственного изготовления…

По дороге назад в Пасси Петр остановился в Салланше, чтобы подобрать какой-нибудь прощальный подарок для Обри. Войдя в книжный магазин, он с четверть часа протоптался у полок и в конце концов выбрал иллюстрированный альбом о Брейгеле-старшем. А когда он уже вернулся к себе, сворачивая с дороги на спуск к шале, он уперся капотом в пухлый черный «опель» Обри, который как раз пытался вырулить снизу на дорогу.

Оживленно замахав ему из окна перчаткой, Обри стал рывками подавать назад.

Обе машины дружно сползли вниз и разъехались в стороны. Оба вышли и, вопросительно глядя друг на друга, зашагали навстречу.

На Обри была теплая, елового цвета куртка-кабан с кожаными пуговицами. Успев запариться, он выглядел осунувшимся. Свинцовые глаза виновато шныряли из-под очков по сторонам.

Глядя на старика, Петру стало вдруг совестно, что он не предупредил его вечером о том, что, возможно, уедет. Словно опасался, что тот может чем-то этому помешать.

Петр пригласил его в дом. Спуск к террасе раскис. Обри с опаской обходил каждый камень. Петр хотел поддержать его, но побоялся обидеть.

— Внизу не облака, а манная каша — вы посмотрите, что творится… — ворчал и пыхтел Обри. — Не везет же вам с погодой… Когда солнце — это не места, а рай небесный. А как развезет — прям хоть в петлю, не раздумывая… У меня с давлением не лады, так что мучаюсь…

— Входите — дождь, — сказал Петр.

Обри грузно поднялся на террасу и, оставляя за собой жирные, рыжие следы грязи, прошел на кухню.

Петр указал на диванчик, сгреб с него ворох подушек и газет, сбросил с себя отсыревший пиджак, сходил в спальню и вернулся в шерстяном, кофейного цвета джемпере.

— Чаю приготовить? — спросил он.

— Спасибо, — поблагодарил Обри, — я чай не пью.

— С ромом.

— Ну, если с ромом… — Оскалив желтые, кривые зубы, старик добродушно прибавил: — А отказываетесь считать себя русским.

— Разве я отказывался?

— Отказывались, отказывались… — пожурил гость. — Да, отмахали домину, ты посмотри! — перевел Обри разговор. — Помню времена, когда здесь еще стояла хибарка замшелая. Жила вдова с внуком. Мужа молнией убило… Красивая смерть — не согласны? А ходила ко мне… постойте, с чем же?.. С менингитом, кажется. Дорого с вас дерут?

— За жилье? Тысячу.

— В неделю?

— В неделю.

— Дешево, — одобрил Обри. — Богатеет народ, а на чем — не понятно. Края-то наши… сами знаете. Работы нет. Каждый третий на пособие перебивается… — Мельком поглядывая на Петра, Обри словно приноравливался к его настроению.

— Чистый воздух теперь нарасхват, — признал Петр.

Вынув из кармана большой белый платок, Обри осушил лоб, не снимая очков, и спросил:

— Вы на сколько вообще решили остаться?

— Завтра утром должен уехать.

— Завтра?!

— Я бы сегодня поехал, но туман и, говорят, где-то завал, пробки.

— Что же вы молчали? — Старик казался расстроенным. — А с картинами что делать? Они же не высохли.

— Вы хотите, чтобы я их забрал?

— А вы мне хотите их оставить?

— Куда же я с ними потащусь?

— Э-э, друг мой, так нельзя. Сделали — значит, сделали. Раз уезжаете, давайте так поступим: вы же не в последний раз сюда приехали. Подсохнут — заберете. Я думаю, через месяц-два уже можно будет упаковать. Или я сам вам привезу. До зимы мне в Париже всё равно придется побывать. А просто оставлять нельзя, я против… Вообще, конечно, жаль. Я думал, вы пробудете еще какое-то время… — Держась за колени и покачиваясь, старик недовольно озирался по сторонам. — Питер, у меня к вам разговор… Я тут показал ваши работы одному приятелю…

— Ваши холсты? — изумился Петр.

— Не мои, а ваши, — поправил Обри. — И чтоб вы знали — картины что надо! Пусть мое мнение для вас не в счет. Но я не один придерживаюсь этого мнения. Я вот что хотел… У меня тут давненько возник один спор с одним знакомым. Местный собиратель. Ресторан держит. Если ехать из Салланша через Шэдде, он будет слева, с белой мебелью, может, видели? Коллекционер из него, прямо скажем, никудышный, хотя всю жизнь протирал штаны в Лувре. А спор у нас возник вот какой… Смеяться будете! Я… да вы же знаете мое мнение… я считаю, что искусство и живопись не для избранных, у всех есть к этому способности, просто мало кто на это отваживается. Мало кто сознает свои способности, чаще всего люди себе просто не доверяют. А мой знакомый, он человек такой… немного странноватыми понятиями живет… он утверждает обратное… Понимаете, что я хочу сказать? — Обри подобострастно тряхнул щеками и продолжал свои странные объяснения: — Один, мол, художником рождается, с молоком матери всё впитывает. А другой… хоть тресни над ним! Ну и вот… Мы с ним пари заключили, согласно которому я должен однажды показать ему десять работ неизвестных ему художников… профессиональных, как он их называет… и вставить в этот десяток один из холстов, написанный любителем… ну, полным дилетантом, и он должен безошибочно распознать этот холст. Если угадывает — я ему спускаю свою гравюру Жака Кало. Если ошибается — я получаю от него эскиз Джакометти… Есть у Джакометти такой период, с собаками, может быть, видели? Вещь ну просто замечательная… Но по желанию можно рассчитаться и деньгами.

Не понимая, к чему старик клонит, Петр разливал чай и почти не слушал его.

— История, конечно, хоть стой, хоть падай, — затряс щеками Обри. — Но мы с вами выиграли.

Старик казался и восторженным, и вдруг жалким. Плеснув в чай рому, Петр закурил сигарету и сказал не то в шутку, не то всерьез:

— Сказали бы раньше, мы бы его обчистили… Я бы постарался.

— Да мы и так… Что вы! — опомнился Обри в тот же миг, словно пойманный на слове. — Иначе не получилось бы. Ну, прикиньте… Вы меня за чудака, конечно, считаете?

— Не переживайте. Хорошо, что выиграли, — сказал Петр. — А девять остальных картин?

— Что за картины? Да всякая дребедень! Я насобирал с мира по нитке, — отмахнулся Обри, и по лицу его пронеслась тень облегчения; всё обернулось для него, видимо, не так плачевно, как он предполагал. — Я, конечно, предпочел не рисунок у него взять, а деньги, — невнятно прибавил он. — Нас же двое.

Обри полез за пазуху и, пыхтя, извлек белый помятый конверт.

— Сорок тысяч поделить на два — двадцать. Fifty-fifty, как говорится… — Старик протянул конверт. — Тут ваши двадцать тысяч.

— Да вы с ума сошли… Уберите!

— Нет, Питер, я… Поймите меня, — бормотал Обри, положив конверт на стол. — Я не для того, чтобы вас обидеть и не денег ради… Мне было бы стыдно по-другому.