Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Но довольно вопросов! Нам нужны ответы. Я отвечаю: потерпевших в нашем деле двое! Как обвиняемый, так и истец, никто из них не знает, что с ними произошло. Отсюда и раскаяние моего клиента. Отсюда же, господа присяжные, и раскаяние истца, которому мы с вами стали свидетелями.

И последнее… Нет ничего, казалось бы, похвальней людского стремления усовершенствовать, чем-либо улучшить окружающий мир. Но не будем забывать, что именно эти высокие порывы иногда приносят роду человеческому столько несчастий!

Означает ли это, что мы не можем улучшить то, что не нами создано? Кто может с твердостью сказать, что создано нами, а что без нас? Кто из нас с уверенностью может сказать, что ему удастся прожить отведенный ему отрезок жизни с наибольшей пользой для себя и для других, а что кому-то этого никогда не удастся. Как ответить на эти вопросы? Что это — просто пустое, бесполезное занятие?..

Выход из этой мучительной дилеммы — из дилеммы отнюдь не философской, а жизненной — существует. Чтобы не запутаться в вопросах, на которые нет ответа, мы должны поступать так, чтобы по крайней мере не навредить, не очернить этот мир еще больше. Ведь он и так достаточно черен! Мы должны поступать так, чтобы не испортить того, что уже существует. Если нам удастся хотя бы это — это уже очень много. Большего мы сделать всё равно не сможем. От нас большего и не требуется.

Развитие, импульс к самосовершенствованию, эволюция — можно называть это как угодно — заложены в саму природу и в том числе в природу человеческую. Поэтому остальное природа доделает без нас и справится с этим лучше, чем мы. Не помешать ей в этом, не отнять у жизни ни единого шанса — вот в чем наша задача. Я призываю вас, вдумайтесь в глубину этого простого подхода к жизни! Вдумайтесь, насколько простым становится выбор, стоящий перед вами, если это универсальное и по сути своей очень простое миропонимание превратить в житейский принцип.

Несчастные разошлись по своим углам и пытаются с горем пополам исправить последствия недоразумения, которое принесло им столько зла. Такая развязка дает нам редкую возможность разобраться во всём здраво. Иной раз при всей симпатии к подсудимому не можешь его простить, когда воочию видишь страдание жертвы преступления. Но тут сама судьба создала совсем иную ситуацию. Она сама указывает нам на счастливый выход из положения.

Если такие понятия, как правда и справедливость, для нас действительно еще что-то значат, мы не может не пойти по этому пути. Другого способа вернуть отбившуюся овцу в свое стадо не существует! Единственный способ — это разорвать замкнутый круг зла и скорби посредством милосердия, не прибегать к насилию там, где это еще возможно. При условии полного раскаяния другой возможности быть справедливым просто не существует…

Свежее безоблачное утро, выдавшееся в субботу, предвещало ясную погоду на все пасхальные выходные. В небольшое оконце, выходившее в замкнутое каменное пространство внутреннего тюремного двора, врывались теплые волны весеннего ветра. Еще не очнувшаяся ото сна четырехместная каморка наполнялась запахами улицы, тюремного хозяйства и в то же время незримым, но почти физически ощутимым присутствием какого-то другого внешнего пространства, которое вливалось сюда из уличного мира поблизости и которое даже сквозь каменные стены пропитывало лживо-беспечную атмосферу пересылочного централа чем-то родным, настоящим.

Проснувшись с первыми лучами солнца, Леон чувствовал в себе необычную заторможенность. Ощущение внутреннего разрыва со всем тем, чем он жил вчера, полное отсутствие желаний и еще непонятная внутренняя атрофия появились в нем впервые. Это чувство не было тягостным, да и мало чем отличалось от состояния опустошенности и безразличия к окружающему миру, которое преследовало его в заключении с первого же дня. Просто теперь это состояние казалось само собой разумеющимся, в нем было что-то неизбежное. И именно благодаря новым ощущениям многое должно было встать на свои места. Но в эту минуту Леон даже не отдавал себе отчета, что это и было началом адаптации к тюремной жизни.

За две недели, истекшие со дня суда, в сознании Леона мало что изменилось. Всей силой своего воображения он и сегодня не мог представить себе, что значит провести в тюрьме десять лет. Таков был приговор, вынесенный судом вопреки обещаниям Вертягина. Леону казалось, что даже одногодичный срок, насчитывающий всего триста шестьдесят пять дней, был чем-то более вообразимым, чем десятилетний. Десять лет — абстракция. Потому что за десять лет человек становится кем-то другим. А это значит, что для него, сегодняшнего, для того, кто пытается раздробить абстрактную, совершенно астрономическую глыбу времени на крохотные осколки дней, из которых и будет состоять его реальное существование, будущая свобода уже не имела никакого смысла. С вычетом времени, проведенного в предварительном заключении, а также учитывая возможное сокращение срока в обычном дисциплинарном порядке, реальный срок отбывания наказания мог быть сокращен почти до шести лет. Чуть ли не наполовину! Но это были уже зацепки, самообман, за которые так и хотелось ухватиться. Всю правду говорить себе не хотелось. Казалось непонятным, что с этой правдой делать.

Леон впервые осознавал, но не умом, а нутром, что смирился, что начинает привыкать к пересылочной тюрьме, к камере, к сокамерникам, к виду на тюремный двор, унылому нагромождению казематов из красного кирпича и серых построек охранной зоны, уродство которых скрашивал ряд пышных крон деревьев с еще не опавшей листвой, каким-то чудом продержавшейся всю зиму… За деревьями возвышалась стена. Над стеной торчала смотровая вышка, возведенная из бетона и похожая на водонапорную башню. И уже дальше худо-бедно проглядывал мир внешний, не тюремный, — тот жалкий кусочек бульвара со светофором, который в считаные дни превратился для Леона в наваждение. Чувство смирения со своим положением всё же с трудом уживалось с пониманием, что реальное положение вещей оказалось совсем не похожим на то, каким он его себе представлял.

В камере кое-как просыпались. Сокамерники Леона — после освобождения четвертой койки они уже неделю заселяли камеру втроем — выбрались из постелей, одевались, умывались. Со двора доносилось первое оживленное многоголосье. Первый этаж, как всегда, раньше всех выпустили на прогулку. Ощущение пустоты, сами мысли стали смешиваться с потоком начинающегося дня, со всем тем, чего не может лишить человека даже тюремная жизнь. Вид чистого безоблачного неба, врывающийся в окно ветер, предстоящий завтрак, планы на день и всё остальное, но, наверное, главное, именно то, чего невозможно предвидеть, — жизнь текла своим обычным руслом…