Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Оказавшись в окружении соседей по камерам 2-го отделения, Леон занял место рядом с Гронье. Места достались хорошие — от сцены их отделяло не более десяти рядов. Сидевшая впереди братия возбужденно и вопросительно переглядывалась. Все с нетерпением изучали ярко освещенную сцену, на которой были расставлены струнные инструменты, контрабас и арфа. Незнакомец в костюме копошился возле микрофонов, никак не мог их укрепить в нужном положении. В его адрес доносились издевательские шутки. Тяжелый запах дешевого одеколона, потных тел, провонявшей от сигарет одежды наполнял помещение каким-то возбуждающим дурманом, хорошо знакомым каждому из присутствующих.

На сцене произошло движение. И из-за кулис вереницей вышли хористы. Одни женщины. Все немолодые, все как одна — в долгополых темных юбках, все как одна — с пресными, какими-то домашними и совсем не артистическими лицами.

Такого хора зал не ожидал. На несколько секунд повисла тишина. А в следующий миг зал взорвался бешеными аплодисментами — это была традиционная тюремная шутка. После того как к инструментам вышли оркестранты, на сцене показалась высокая и, к полной неожиданности зала, миловидная молодая женщина с распущенными каштановыми локонами. Устремленные на нее сотни глаз теперь следили за каждым ее жестом. Прошел миг, другой. И зал опять загудел, застонал. Но в этом шуме уже не чувствовалось предыдущего тарарама.

Начальник 2-го отделения чинно поднялся на сцену и, приблизившись к подобию рампы, притянул микрофон к себе. Выдержав паузу, дав залу успокоиться, он стал произносить вступительную речь, объяснял, что концерт благотворительный, что данный «эксперимент» — он так и выразился, — инициатором которого является «тюремное руководство», будет возобновлен уже в ближайшее время, если всё пройдет благополучно. Мягкой, какой-то театральной походкой начальник 2-го отделения удалился за кулисы.

Хор выстроился и, не давая зрителям ни секунды на раздумья, робко, непрофессионально затянул тихую мелодию, которая стала быстро разрастаться, словно увеличиваясь в объеме, пока не перешла в громогласное мощное пение.

От неожиданности зал замер. Поначалу аплодисменты были жидкими, неуверенными. Но после исполнения короткого хорала зал аплодировал уже с прежним жаром, разжигаемым, как всегда, на левом фланге.

Исполнение Бриттена и Вилла-Лобоса большого успеха явно не имело. Этот жанр вряд ли здесь могли оценить. Однако опять последовал взрыв аплодисментов. Хористы и музыканты казались озадаченными непредвиденной реакцией зала, но уже, видимо, начинали проникаться необычной атмосферой и испытывали нечто вроде удовлетворения просто от того, что приводили зал в столь непредсказуемое воодушевление.

Долгосрочники сидели молча, с видом какой-то коллективной неловкости за неприлично бурные реакции зала. Но мало-помалу, особенно после исполнения Моцарта — хор исполнил кусочек реквиема «Ля Кремоза», — обоюдный интерес друг к другу окончательно взял верх и со стороны тех, кто исполнял, и со стороны зала, который, даже если и не мог проявлять к жанру исполняемой музыки подлинного интереса, старался хоть как-то участвовать, старался слушать изо всех сил.

Леон сидел в каменной позе и после первой бури аплодисментов, в которой он участвовал наравне со всеми, больше не отрывал рук от колен даже в момент единодушного рукоплескания всего зала.

Гронье дружески подталкивал его в плечо каждый раз, когда высокая, красивая хористка исполняла короткие соло, вздымая свой бюст и широко раскрывая овальный рот, в котором становилось видно розовое нёбо.

В ответ на подбадривания Леон кривил лицо в неприятной, скованной ухмылке. Наблюдая за ним, Гронье не переставал себя спрашивать, действительно ли он раскусил Мольтаверна до конца, как ему до сих пор казалось. Хотя Мольтаверн и отсиживал не первый срок, в нем было что-то рыхлое, надломленное, а вместе с тем, несмотря на свою заискивающую мимику, в нем чувствовалось какое-то упрямство или даже жесткость. За свое пребывание в тюрьме Гронье не раз встречал бывших легионеров, но такого видел впервые…

Жером Леконт, заступивший в должность начальника тюрьмы всего месяц тому назад, был вызван с утра в пасхальное воскресенье с дачи, где отдыхал с семьей, уехав за город на все выходные еще в пятницу.

Произошло непредвиденное, то, чего Леконт ожидал меньше всего на свете. Самоубийство одного из заключенных во 2-м отделении — это случилось в ночь с субботы на воскресенье — вызвало бурю недовольства по всей тюрьме. Волнения распространялись как цепная реакция. События развивались с такой стремительностью, что ситуация грозила окончательно выйти из-под контроля тюремного персонала, и этого никак нельзя было допустить.

Около десяти утра Леконту доложили, что заключенные поджигают матрасы, подпаливают от зажигалок все, что попадается под руку, и выбрасывают горящие предметы во двор. Но более серьезные инциденты начались с того момента, когда несколько человек из 1-го отделения отказались вернуться с прогулки в блок, протестуя против того, что для утренней прогулки им отвели всего один двор.

Распоряжение открывать по выходным только один двор исходило лично от Леконта. Из-за сокращения численности персонала обеспечить нормальное наблюдение во всех прогулочных секторах, как в будние дни, было невозможно. Не вызывало сомнения и другое: площади одного двора могло оказаться недостаточно для утренней прогулки целого отделения. Стоило выпустить на улицу всех желающих, и в нем негде было бы сделать шага. Именно это и произошло…

Несколько человек умудрились взобраться на крышу центрального перехода между корпусами и отказывались спуститься вниз. Никаких требований бунтари не выдвигали. Но своим поведением в открытую провоцировали на применение силы.

Как только во дворе удалось навести порядок и заключенных развели группами по блокам, к протестующим на крыше присоединились другие. Целый этаж во 2-м отделении отказался от обеда и даже объявил голодовку. Требования, которые теперь уже выдвигались открыто по всей тюрьме, оказались заранее согласованными. Они были на редкость дерзкими, неисполнимыми. Заключенные требовали ни много ни мало как отставки самого начальника тюрьмы, смены части надзирательского состава, смягчения режима, улучшения всевозможных условий, разгрузки переполненных камер и т. д. Напрашивался резонный вопрос: в требованиях ли вообще дело? Инцидент принимал серьезный оборот, гораздо более серьезный, чем предполагалось поначалу. Леконт понял это не сразу.

Для наведения порядка в 1-м отделении уже к обеду пришлось прибегнуть к радикальным мерам. Там была захвачена часть здания, и избежать вызова спецподразделений было уже невозможно.