Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

На крыше здания, которое замыкало двор, вдруг показались двое мужчин. У обоих в руках было по металлическому предмету, которые ослепительно-ярко отсвечивали на солнце.

Начальник отделения, тоже обративший внимание на людей, появившихся на крыше, подозвал к себе одного из надзирателей, дожидавшихся в коридоре, о чем-то быстро распорядился. И тот исчез.

Двое парней на крыше — оба были одинаково одеты во что-то легкое, спортивное — приблизились к стене примыкающего здания и разглядывали кирпичную кладку возвышающегося над ними выступа, после чего, подобрав у себя под ногами что-то длинное, похожее на доску, уперли этот предмет в стену и начали взбираться наверх. Цепляясь за край крыши соседнего корпуса, один за другим они взобрались наверх, встали во весь рост и смотрели куда-то вдаль.

В тот же миг до Петра вдруг дошло, что блестящие предметы в руках мужчин — это обыкновенные ножки от стола. От такого же стола, как и в камере, где он сейчас находился. Смельчаки на крыше были такими же заключенными, как и сидевший в камере.

Теперь и другие надзиратели, толпившиеся за дверью, дружно ввалились в камеру и, обступив окошко, следили за происходящим.

Во дворе тем временем стоял уже не шум, а какой-то бешеный гвалт. Со всех сторон доносились крики, металлический стук, звон. В этот гам врывались неприятные трескучие окрики громкоговорителя, не то мегафона. Кто-то пытался вести переговоры? А в следующий миг на другом конце крыши, ставшей центром всеобщего внимания, глазам предстала еще более неожиданная картина. Несколько фигур, одетых во что-то черное, туго облегающее, с масками на лицах, сцепившись между собой канатом, словно семейный клан цирковых акробатов, стали медленно продвигаться в направлении бунтарей, держа на поводке огромного дога. Собака рвалась вперед, вставала на дыбы.

Прошел миг — и всё смешалось. Дог подмял лапами парней. В возникшей свалке трудно было что-либо разглядеть. Над головами лишь мелькала дубинка. Кто-то из штурмующей команды, самый долговязый, развернулся к окнам, откуда доносилось дикое улюлюканье заключенных, старавшихся перекричать еще более странно звучавшие со дна двора аплодисменты, и показал двумя обтянутыми в черную перчатку пальцами птичку — в знак, видимо, одержанной победы.

Петр вдруг заметил, что стоит в плотном кольце надзирателей. Начальника отделения и провожатого в штатском в камере уже не было. В тот же миг он услышал слова диктора, прозвучавшие по радио на столе у малого в кожаной куртке: «Оба заключенных препровождены в свои камеры… Силовых мер удалось избежать. Порядок восстановлен…» По радио в сводке последних известий, видимо, освещали происходящее в пересылочной тюрьме.

Отстранив от себя тюремщика-креола, поглощенного уличным зрелищем, Петр вышел из камеры…

В середине апреляПетр снял в Альпах то же самое шале, что и прошлым летом, одну из верхних квартир дома под Пасси, и планировал провести в горах около месяца или больше, в зависимости от того, как удастся устроиться. Дядюшка Жан, согласившийся сдать квартиру только на неделю, поскольку планировал капремонт перед вселением в нее постоянного жильца из местного санатория, предлагал спустя неделю переехать к его сестре на ферму, расположенную чуть выше, возле плато д’Асси, в местечке под названием не то Бэ, не то Кудрэ. Хозяин уверял, что у его сестры простаивает не дом, а целая «вилла»…

Был понедельник, около семи вечера, безоблачное, ясное небо еще не тронул багрянец заката, но предгорья уже подернулись голубоватой предвечерней дымкой, когда Петр въехал в долину и добрался до того места автострады, откуда окрестности, проселки и вид на горы стали казаться уже знакомыми.

Со времени его последнего приезда в Альпы здесь ничего не изменилось. Вот и мост через речушку Áрву, за которым ущелье распахивалось в долину и над трассой начинали нависать скалы. А дальше и всё выше — светло-серые, заснеженные очертания горных хребтов, подпирающие облака нереально исполинскими контурами. Совсем вдалеке, по левую сторону от дороги — водопад, спадающий с отвесного склона и разбивающийся на высоте птичьего полета с такой мощью, что от водяного потока, от целой горной реки, оставалось лишь облако водяной пыли, выпущенное, казалось, из какого-то исполинского оросительного агрегата, чтобы дать ему таким образом плавно и равномерно покрыть всё дно долины.

Высокогорья оставались еще совсем белыми. Массивы Монблана, разрастающиеся теперь уже вполнеба, становились нестерпимыми для глаз из-за белизны вечных снегов. Но в внизу, в долине, зима всё же отступила. Склоны при подъеме к Пасси успели позеленеть, а приусадебные сады утопали в пышном цветении.

Узкое горное шоссе, поднимавшееся к Пасси, съезд к шале за рыжей насыпью, сень гигантского орехового дерева, нависшая над террасами, и даже распухшая от пьянства, свекольного цвета физиономия хозяина, который дожидался в шале в условленное время… — штрихи реального мира врезались в сознание, притупленное многочасовым вождением, с нереальной болезненной отчетливостью. И ощущение постоянства, которое при виде знакомых горных массивов казалось пронзительным, почти странным, не сразу перерастало в состояние какого-то неожиданного, мучительно-радостного узнавания…

В верховьях гор, на ослепительно-белых прогалинах межлесья, удавалось по-прежнему разглядеть кабинки канатных дорог, едва заметно перемещавшиеся в ярко-синее поднебесье. В хороший бинокль всё еще можно было разглядеть едва различимые живые точки, чем-то напоминавшие мошкару, облепившую складки белой скатерти. И не сразу осеняла догадка, что это лыжники, несущиеся вниз по всё еще заснеженным горным трассам, ведь от них отделяли десятки километров прозрачной как стекло межгорной пустоты.

Тем временем в долине местный люд придавался уже совсем другим заботам. Здесь полным ходом шли приготовления к следующей лавине отдыхающих. Торговые ряды фермерских рынков, выстраивающиеся на подсохших тротуарах, уже вовсю предлагали прохожим прошлогодние яблоки и груши, привозную провансальскую клубнику, шерстяное и синтетическое тряпье, брючные ремни, кошельки, бусы, горную обувь, сотовый мед с местных пасек, сыры, цветочную рассаду…

Именно климатические контрасты и производили самое захватывающее впечатление. На пространственном протяжении в какие-нибудь несколько километров вкусить удавалось сразу всё: залезть по пояс в снег и тут же промокнуть, угодив в весеннее половодье, а еще через несколько минут, стоило остановить машину где-нибудь в предгорье, можно было очутиться среди лугов, по колено заросших разнотравьем. Зыбкость, а то и отсутствие временных ориентиров нагнетали чувство внутреннего дискомфорта, лишали чувства времени как такового, в то время как поток зрительных впечатлений, не прекращавшийся ни на миг, превращал каждый прожитый день в нечто настолько полное, самодостаточное, что после недели, проведенной в таком ритме, всё вчерашнее казалось уже чем-то прошлогодним, навсегда отжившим…