Шэрон Гаскин - Забытое время

Я о том и толкую, сказала она себе. Вот зачем об этом сейчас вспоминать? Что со мной такое?

— Я всю жизнь думал: помрешь — и тебе капут, — говорил между тем мистер Костелло. — Всему крышка, и тебе крышка. Но честно вам скажу: я иногда сомневаюсь. Я не верю ни в Бога, ни во что. Поймите правильно. Но у меня, пожалуй, неплохое предчувствие.

— Рада слышать, — откликнулась Дениз. Она все возилась с кислородным баллоном. Менять пока не надо, решила она. Может, этот баллон и мистера Костелло переживет.

В четыре, закончив с подкладными суднами, перевернув мистера Рэндольфа и заглянув к миссис Родригес — эта обалдевшая полуулыбочка скрашивает дни, — Дениз позвонила Генри. Стояла у сестринского поста, слушала, как телефон все гудит и гудит, собралась было повесить трубку, и тут ей в ухо прыгнул голос:

— Лло? Лло?

Она ничего не сказала. Из трубки доносилась знакомая музыка. «Панноника» Телониуса Монка [36] «Панноника» (Pannonica) — композиция американского пианиста и композитора Телониуса Сфира Монка (1917–1982), стоявшего у истоков стиля бибоп; была написана в честь его покровительницы баронессы Кэтлин Энни Панноники де Кёнигсвартер (в девичестве Ротшильд, 1913–1988) и выпущена на его третьем студийном альбоме Brilliant Corners (1956). . Музыка жестко ударила ее под коленки. Еще можно повесить трубку…

— Дениз? Ты?

— Я.

Он усмехнулся:

— Как не узнать это молчание.

— Ну да, — ответила она. И помолчала еще, пусть послушает.

— Чарли как?

— Нормально.

Сколько ж месяцев они не разговаривали? Дениз потеряла счет.

— Ну, а как ты?

— Я, Генри, прекрасно. А ты?

— Да как обычно. Наконец-то выгнали директора, на всю голову простуженного, и наняли нового, такого же болвана. Про бюджет даже не спрашивай. У меня ни аудитории больше нет, ни фортепиано — езжу с тележкой по аудиториям, будто пончиками торгую. Вот как работать, если ты с тележкой?

— Не знаю.

Преподавание обсуждать неохота. Дениз, впрочем, все равно привиделась аудитория — на пальцах меловая крошка, по стенам цветной картон для поделок. Мелом, правда, сейчас уже не пишут. У Чарли в школе только интерактивные доски.

— Заставил всех петь а капелла. И хочу тебе сказать: второклашки, поющие а капелла, — прискорбное зрелище. «Это твоя-а земля…» [37] «Это твоя земля» ( This Land Is Your Land , 1944) — популярная песня американского фолк-музыканта Вуди Гатри на мелодию When the World’s on Fire фолк-группы The Carter Family , отчасти сатирический отклик на «Боже, благослови Америку» Ирвинга Берлина. — Пародийная фальшь повисла в телефонном молчании.

Он старается, сказала себе Дениз. Он взаправду старается.

— Ну, что Чарли поделывает?

— По-прежнему повернут на этой своей группе. Репетируют с утра до ночи.

— Репетируют, а? И как он? Хорош?

— Не знаю. — Она поразмыслила. — Может быть.

— Тогда помоги ему Господь.

— Да ты никак в религию ударился?

— Барабанщик не привередничает — кто поможет, тот и друг.

Оба рассмеялись, и от привкуса былого соучастия у Дениз больно сжалось горло.

— Мог бы ему и позвонить. Сам послушать. Он по тебе скучает, я же вижу. Ни за что не признается, но скучает.

— Ни за что не признается, а?

Дениз почувствовала, как в нем разгорается злость.

— Он просто замкнутый. Подросток. Вот и все. Ничего такого.

— Ничего такого?

— Генри.

— Вот ты мне просто ответь. Вы хотя бы имя мое произносите? Думаете обо мне хоть изредка? Или живете, будто меня и не было? Потому что у меня ровно такое впечатление.

— Конечно, мы о тебе говорим. Постоянно, — соврала она. — Генри, пять лет прошло, по-моему, нам обоим пора…

— Пять лет — ничто. Говно эти пять лет.

Дениз поморщилась. Он нарочно ее провоцирует. На провокацию поддаваться нельзя.

— Ну хорошо. На этой жизнерадостной ноте я…

— Дениз? Ты знаешь, какой сегодня день?

Она смолчала.

— Ты же за этим позвонила? О Томми поговорить?

Имя застало ее врасплох. На миг в легких не стало воздуха.

— Нет, — сказала она.

— Я его вижу постоянно. Понимаешь, да? Во сне.

— Слушай, Генри, я кладу трубку. — Но не положила — так и цеплялась за нее.

— Он стоит у моей постели, смотрит на меня. Ну, понятно. Вот это его лицо. Как будто ему нужна помощь, но он ни в жизнь не попросит.

Дениз не отвечала. Вот почему все у них распалось: она шла вперед, не останавливалась, словно так и только так они вновь отыщут Томми, а Генри понуро застыл, и все это накатывало на него вновь и вновь.

— Ты до сих пор думаешь, что Томми вернется? Ты же в это не веришь? Дениз?

Голос настойчиво пробирался внутрь, вползал, как рука, зарывался в нее, выкручивал и выжимал ее душу, как моток пряжи. Только сейчас Дениз вдруг стало ясно, что имя звучало непрерывно с утра, с самого пробуждения. Весь день беспрестанно прокручивалось в голове. Ее сейчас стошнит. Если не положить трубку, стошнит сию секунду. Затряслись руки.

— Дениз?

Она собиралась с духом, хотела ответить. Да только сказать нечего.

И она повесила трубку.

Ее сейчас вывернет.

Нет. Не вывернет. (Начать с того, что она весь день не ела.)

Ну и хорошо. Надо выпить таблетку.

Нет. Не надо.

Она закрыла глаза и сосчитала до десяти.

Потом до двадцати.

Домой она всегда возвращалась кружным путем — по шоссе до съезда, а потом разворачивалась, но сегодня села в машину и, не сообщив себе, что делает, выехала на главную улицу и на светофоре свернула направо. Проехала город насквозь, мимо череды врачебных практик, мимо лавки с уцененными товарами, мимо алкогольного магазина и «Тако Белл», мимо пожарной станции и заколоченного универмага, в поля, где поворот к ее дому и «Маккинли».

Начальная школа «Маккинли» — приземистая бетонная коробка, прорезанная вертикальными щелями; построена в шестидесятых, когда в окна не верили, и по-тюремному мрачна, подобно другим школам и церквям той эпохи. Внутри — другое дело: коридоры увешаны картинками и сочинениями, классы бурлят кипучей энергией маленьких детей, подвергаемых обучению.

Дениз годами избегала этого здания — так пытаешься стереть из памяти лицо, — и однако вот оно стоит, где всегда стояло, в каких-то пяти минутах от дома, и сейчас Дениз сообразила, что, день за днем работая в доме престарелых, она помнила, что творится в этой школе в любую минуту: в 8:45 звенит звонок, а ученики строятся и идут в класс; в 12:40 они обедают; в 13:10 у них перемена. Дениз преподавала здесь одиннадцать лет, и школьные ритмы въелись в ее костный мозг.

Она припарковалась перед школой, через два дома от Сойеров, куда Томми порой заходил после уроков поиграть с Диланом в видеоигры. У Сойеров, помнится, видеоигры были кровавее тех, что разрешала сыну Дениз, и по этому поводу имели место некие препирательства. Она и Генри спорили, не поговорить ли с Брендой Сойер, или, точнее, Дениз колебалась — ее отвращение к кровавым играм сражалось с ее природной склонностью помалкивать о том, как другим людям воспитывать своих детей, — пока Генри все это не достало окончательно и он не поклялся позвонить Бренде и сказать, что его сын ни за что на свете не будет ни в кого стрелять, даже если это понарошку.