Гийом Мюссо - Квартира в Париже

Мальчуган не сводил с нее глаз, она с него.

Он смотрел на нее с фотографии Адриано Сотомайора, найденной в доме Гаспаром. Мальчика запечатлели в его пятый день рождения, незадолго до бегства его матери. Был летний вечер. На первом плане горели свечки, на заднем улыбался в объектив виновник торжества. На нем был желтый маскарадный дебардёр, полосатые шорты, легкие сандалии.

Маделин вытерла рукавом слезы и включила в салоне свет.

Фотография не давала ей покоя. Трудно было, глядя на нее, сознавать, что чудовище уже овладело этой юной душой и маленьким тельцем. Она помнила утверждения некоторых психиатров, что натура человека закладывается уже к трем годам. Эта теория всегда вызывала у нее внутренний протест.

А что, если психиатры правы? Вдруг в этом взгляде уже заложено все, все возможности и все границы? Ей было проще отмахнуться от этой теории. Пятилетний человек не может быть одержим бесами. Она собиралась выследить монстра, но монстр давно мертв, охотиться было не на кого. Призрак несчастного ребенка – вот все, что от него осталось.

Ребенок. Маленький мальчик. Похож на сына Джонатана Лемперера, игравшего с самолетиком в торговом центре. На ребенка, которого она мечтала выносить и произвести на свет. На Джулиана Лоренца. Ребенок!

Она вздохнула. Когда-то она занималась на курсах, штудировала книги, учась «влезать в голову к преступнику». На эту тему болтали много лишнего, многое придумывали, тем не менее проникновение в логику преступника было одним из любимейших занятий любого сыщика. Но тут задача состояла в том, чтобы залезть в голову пятилетнего ребенка…

Глядя на фотографию, она сделала такую попытку, не очень надеясь на успех.

Тебя зовут Адриано Сотомайор.

Тебе пять лет, и… и я не знаю, что творится у тебя в голове. А ведь обычно моя работа в том и заключается, чтобы это представить. Я не знаю, что ты чувствуешь в повседневной жизни. Не знаю, каким смыслом ты все это наделяешь. Не знаю, как тебе удается держать удар. Не знаю твоих надежд. Не знаю, о чем ты думаешь вечером перед сном. Не знаю, что ты делал в тот день.

Не знаю я и того, о чем думает твой папаша. История его жизни мне неведома. Я не знаю, почему он принялся тебя избивать. Не знаю, как до этого дошло: отец, сын, сеансы наказания. Избиения ремнем, прижигание горящей сигаретой, окунание головой в унитаз.

Не знаю, видит ли он кого-то другого, когда бьет тебя. Может, он наказывает самого себя? Своего отца? Банковского клерка, отказавшегося продлить срок возврата кредита? Общество? Жену? Я не знаю, как им овладел дьявол, заставляющий его вымещать злобу на тебе.

Маделин поднесла фотографию к глазам.

Мальчуган смотрел на нее, она на него. Глаза в глаза.

В пять-шесть лет ребенок еще не может стать бесом, но уже может все потерять: доверие, уважение, мечты.

– Куда ты уходишь, малыш Адриано? – прошептала она. – Куда уносишься, когда гаснет твой взор? Куда забредаешь, когда твой взгляд становится потусторонним?

Где она, твоя «та сторона»?

На глаза Маделин опять навернулись слезы. Она чувствовала, что вот-вот нащупает истину. Но истина ускользала. Порой истина – история длительностью в полсекунды, особенно когда забираешься ради ее поиска в такую даль. Вдохновение. Тишина, предшествующая щелчку.

С самого начала она отказывалась верить, что эта история может закончиться новым погружением в прошлое. Потому и не ждала никакого волшебства, никакого лунного луча, который заблестел бы на приборном щитке. Никакого шепота Адриано, раскрывающего тайну, ей на ухо.

Но оставался вопрос Гаспара: «Что еще можно сделать?» Любое расследование сводилось к ответу на этот вопрос. Каким бы олухом ни был Кутанс, она не собиралась игнорировать его вопрос.

Она включила зажигание и «мигалку» и осторожно, чтобы не съехать в канаву, вернулась на асфальт. Вместо того чтобы возвращаться в Нью-Йорк, она развернулась и поехала обратно в Тиббертон. Первым делом нужно было закончить с Гаспаром Кутансом.

Сопровождаемый по пятам Большим Сэмом, Гаспар поплелся по пирсу обратно в ресторанчик «Старый рыбак».

Там ему пришлось терпеть насмешки, но пьянчуги были настроены мирно. Отсмеявшись, они принялись его угощать. Сначала он отбивался, чтобы не опьянеть, но потом уступил. Что толку хранить добродетель, раз расследованию пришел конец?

Первую порцию виски он медленно смаковал, потом решил сам угостить всю компанию. После еще двух рюмок на пустой желудок он выложил на стойку две бумажки по пятьдесят долларов и потребовал всю бутылку.

Меня зовут Гаспар Кутанс, и я алкоголик.

Выпивка делала свое дело. Гаспару полегчало. Настал самый лучший момент: после двух-трех рюмок он пришел в состояние блаженной расторможенности, забыл об уродстве мира, но еще не утратил самоконтроль. Кстати, именно в этом состоянии ему лучше всего писалось. Мысли были ПОЧТИ ясными. Но вскоре собутыльники стали ему надоедать: слишком много громкой болтовни, сексизма, гомофобии, глупостей в единицу времени. К тому же он всегда предпочитал напиваться в одиночку. Это был трагический интимный процесс, среднее между мастурбацией и геройской пулей в висок. В обнимку с бутылкой виски он сбежал в соседнее помещение – гадкую курилку с затянутыми красным бархатом стенами, неприличными гравюрами и черно-белыми фотографиями местных рыбаков, демонстрирующих перед баркасами свои рекордные уловы. Все вместе производило противоречивое впечатление: хемингуэевский «Старик и море» кисти Тулуз-Лотрека.

Он присел за столик и сложил на стул свои вещи. Налив себе четвертую рюмку, он принялся листать толстую тетрадь, где делал записи о расследовании. Это была хроника его неудачи. Куртка и духи Шона Лоренца не превращали его в художника. Не хватало роста, чтобы перехватить его факел. Маделин была права: сыщиками не становятся по собственной прихоти. По массе причин он вбил себе в голову, что сумеет найти и спасти Джулиана. Спасение этого ребенка было бы равносильно спасению самого себя. Он цеплялся за этот поиск, потому что увидел в нем удобный способ ценой небольших усилий вернуть свои жизненные потери. Но несколько дней – чересчур короткий срок, так быстро не исправить ошибки целой жизни.

Гаспар отпил виски и закрыл глаза. Перед мысленным взором предстал Джулиан, гниющий в склизком подвале. Существует ли хотя бы крохотный шанс, что мальчишка еще жив? Никакой уверенности в этом у него не было. Даже если бы они каким-то чудом обнаружили его живым, то в каком состоянии был бы ребенок после двух лет неволи? И что за будущее ему предстояло бы? Его отец погиб при попытке его спасти, мать пустила пулю себе в голову в заброшенном вагоне метро. Неважные исходные позиции…